Убайдаллах приказал Хусейну ибн Нумейру ал-Сакуни двигаться вперед (тому самому, который осаждал Абдаллаха ибн Зубайра в Мекке в правление Йазида), и на следующее утро битва началась всерьез. «Кающиеся» напали на сирийскую армию с такой горячностью, что, несмотря на свою меньшую численность, они ценой жестокой борьбы постепенно оттеснили ее назад. Но ночью Убайдаллах прислал восьмитысячное подкрепление, и отчаянный бой продолжался весь следующий день без всякого определенного результата. Число «кающихся» достигало примерно шестнадцати тысяч воинов. Маловероятно, чтобы в армии Омейядов, снаряженной для завоевания Ирака, могло насчитываться меньше чем тридцать или сорок тысяч человек, но, возможно, при приближении шиитов она была рассредоточена, так что в первый день в бое участвовала только одна колонна дамасского войска.
В течение второй ночи к армии Омейядов присоединилось еще десять тысяч человек с тем результатом, что на третий день битвы шииты оказались в безнадежном численном меньшинстве. Сирийская армия неуклонно сжималась вокруг обреченного остатка. В рукопашной схватке «кающиеся» проявили столь беззаветное мужество, что неприятель принял решение воздержаться от прямого контакта и осыпать уцелевших стрелами со всех сторон. Видя, что его люди падают один за другим, Сулейман ибн Сурад, командир шиитов, слез со своей лошади, вынул меч и разломал ножны. Прочие последовали его примеру. Держась компактной группой, они прокладывали себе путь сквозь омейядские ряды, отчаянно работая мечами. Сражаясь впереди всех, Сулейман ибн Сурад скоро стяжал венец мученика. Тут же вперед выступил новый лидер, крича: «Кто хочет жизни, после которой нет смерти, пусть приблизится к своему Богу, убивая обманщиков, чтобы его душа вознеслась в рай». Сомкнув ряды, маленький отряд продолжил бой. В момент короткого затишья из шиитских рядов выступил человек из племени Кинда, которого сопровождал его маленький сын, и обратился к сирийской армии, спрашивая, нет ли среди них других Кинда. Вперед выступило четверо неприятельских воинов. «Я Абдаллах, сын Азиза Кинда, — выкрикнул „кающийся“, — возьмите этого мальчика, позаботьтесь о нем и отошлите его к его народу в Куфу». — «Ты мой двоюродный брат, — воскликнул воин омейядской армии, — иди сюда, ты и мальчик и ваши жизни будут спасены». — «Я не могу этого сделать, — отвечал отец мальчика. — Мои товарищи, чье благочестие было светом для всей страны, теперь ждут меня в раю, и я спешу присоединиться к ним». Подтолкнув сына, который, плача, цеплялся за него, в неприятельские руки, он отступил на несколько шагов назад, а затем с мечом в руках бросился на сирийцев и сражался, пока не упал.
Этот случай напоминает нам о том, что в этой битве столкнулись вовсе не те сирийцы и иракцы, которых мы сегодня подразумеваем под этими названиями. И Сирия, и Ирак были завоеваны пятьдесят лет назад воинственными племенами Центральной Аравии, и армии, сражавшиеся друг с другом за того или иного претендента на халифат, по-прежнему состояли из представителей все тех же центрально-аравийских племен, которые еще не растворились в населении покоренных стран.
К вечеру третьего дня битвы стало очевидным, что тающая горстка шиитов скоро будет полностью уничтожена. Один из лидеров, Рифа ибн Шаддад, высказался за постепенное отступление с оружием в руках. Некоторые из «кающихся» отказались повиноваться, и две группы, одна из ста, а вторая из тридцати человек, встав плечом к плечу и неся перед собой знамена своих племен, вонзились в ряды Омейядов и шли вперед, пока все не были убиты. Оставшиеся, крохотный осколок, отступили под покровом темноты и, пробыв в пути всю ночь, к восходу солнца уже исчезли с поля битвы. Сирийская армия не пыталась их преследовать.
Но когда настал день, многие «кающиеся» пожалели о своем спасении и захотели вернуться. Лишь с огромным трудом предводители убедили их продолжить отступление. Лишь один человек все же решил вернуться. На следующий день он в одиночестве показался перед армией Дамаска. Поправив свое снаряжение и обнажив меч, он бросился на тысячекратно превосходившего его по силе врага. Его жажда мученичества не подлежит сомнению.