– Вот так мы живем, – начинает Дорота, следя за взглядом Марыси. – А ты где живешь? Я слышала от Кинги, что у тебя муж-саудовец, – говорит она с нескрываемым недовольством в голосе.
– Мы можем перейти на английский? Я не очень понимаю, – прерывает Марыся поток польских слов.
– Well… – Мать с неодобрением кривит губы и грустно вздыхает.
– Of course! – быстро выкрикивает Дарья, нисколько не смущаясь и необычайно радуясь, что видит сестру.
– Это понятно, что ты не говоришь по-польски, потому что воспитывалась в арабской семье, не говорила на родном языке, – поясняет мужчина, с осуждением глядя на жену.
– Собственно… – Марыся повышает голос. Она чувствует себя не в своей тарелке среди чужих людей. Начинает жалеть, что пришла сюда.
– Мама, возьми Адаша, а я займусь сестрой, – подхватывается Дарья. – Пойдем в кухню, нальем себе что-нибудь выпить. Даже не предложили бедной девушке стакана воды, а жара чертова!
– Не выражайся! – Дорота держит свою семью в ежовых рукавицах.
Когда девушки выходят, супруги начинают шептаться между собой, что еще больше стесняет гостью. «Ведь могли бы даже кричать на этом странном трескучем языке, все равно не поняла бы, – говорит Марыся про себя. – Такое уж мое счастье, что даже семья меня не признает». Ей становится все больше обидно, и слезы наворачиваются на глаза.
– Эй, не обращай внимания! – Дарья сразу это замечает. – У мамы такое настроение. Это называется менопауза.
Она злорадно улыбается.
– Спасибо. – Марыся сдерживает слезы. Язвительность девочки-подростка ее радует. Она чувствует, что любит эту девочку всем сердцем и хотела бы с ней общаться.
– Ты помнишь что-то о Гане? – спрашивает Марыся с надеждой в голосе.
– Пардон, была слишком мала. У меня какие-то разрозненные картинки в голове. Слушай, а там был фонтан посреди сада? И мусульманская прислуга? Я помню страшно худую чернокожую женщину. Я боялась ее, как дьявола, в особенности ее больших глаз.
Дарья смеется, наливая колу в стаканы, полные льда.
– Да, точно! А бабушку Надю?
– Мне снится повторяющийся сон: добрая седая арабка наклоняется надо мной и целует. Она пахнет пижмой и старостью.
– Девочки, идите к нам! Поболтаем вместе! – зовет мать из зала.
– Чем ты занималась все эти годы? – обращается она к Марысе. – Я знаю от Самиры, что вы были в Гане.
– Да. Там погибла тетя Малика. Потом мы возвратились в Триполи, где жили с бабушкой в таком прелестном маленьком домике в округе Фашлум.
– Но я тебя нашла на Гурджи!
– Мы переехали. – Женщины стараются не упоминать о том, что Марыся отказалась тогда вернуться с матерью в Польшу.
– И что дальше? Мой детектив потерял вас из виду.
– Позже был Йемен. Я пробыла там два чудесных года. Жила в большой семье, познакомилась с друзьями, узнала любовь…
– Саудовца в Йемене? Он должен быть бедным, как церковная мышь, а может, что-то натворил в своей собственной стране, что оттуда переехал? Многие так делают.
Дорота не может совладать со своим острым языком и неосознанно ранит девушку.
– Wallahi! Хамид – хороший человек! – Марыся, взывая к имени Бога и поднимая при этом руку вверх, реагирует типично по-арабски. В то же время она благодарит в душе Кингу, что не сказала матери о богатстве и положении ее мужа. Порядочная все же девушка и знает жизнь.
– А чем он занимается?
– Он бизнесмен.
– Как каждый араб, это, в конце концов, народ торгашей.
– Если ты так ненавидишь эту нацию, что же делаешь в такой стране, как Саудовская Аравия? – Марыся уже не выдерживает.
– А тебе здесь нравится?
– Конечно нет, ja’ani[4]… но не жалуюсь и не критикую, – говорит Марыся, повышая голос, кривя при этом губы и неодобрительно цокая языком. Поминутно она вынимает бумажную салфетку и вытирает ею то руки, то лоб, то губы. Перед ней их уже целая горка.
– Я все время это твержу, – вмешивается в разговор Лукаш. – Больше позитива. Ты останешься у нас обедать, Марыся? – меняет он тему. – Приглашаем.
– Не хочу мешать.
У девушки нет ни малейшего желания больше находиться в обществе острой на язык и негативно настроенной против нее матери.
– Что ты! Не уходи! – Дарья поддерживает отчима. – Позвони мужу, чтобы он тоже пришел.