С Нишапуром, столицей собственно Хорасана, связаны имена двух самых блестящих литераторов этого периода, ал-Хамадани (969-1007) и ас-Са'алиби (961-1038). Первый, более известный под прозвищем Бади' аз-Заман ("Чудо эпохи"), скитался от одного двора к другому всю свою жизнь, начиная с того дня, когда он покинул Хамадан в двенадцатилетнем возрасте, уже научившись всему, чему только могли научить его учителя, и до самой смерти в Герате. Вот как описывает его ас-Са'алиби — отрывок этот интересен не только сам по себе, но и дает картину развлечений образованного общества того времени, а также помогает понять причину успеха его Макамат: "Он владел искусством чудес, редкостей и диковинок [в слове]. Например, он мог продекламировать стихотворение более чем в пятьдесят строк, которое он слышал всего один раз, запомнить его целиком и повторить его с начала до конца без единой ошибки. Он мог пробежать глазами четыре или пять страниц книги, которую он не знал и никогда не видел, затем повторить их на память в безупречной согласованности. Его просили сочинить стихотворение или написать беседу на какой-нибудь оригинальный или необычный сюжет, и он тотчас выполнял эту задачу. Он часто писал книгу на заданную ему тему, начиная с последней строки и заканчивая первой, и создавал столь же красивое и остроумное сочинение, как и всякое другое. Он украшал бесподобную касиду, сочиненную им самим, своим же прекрасным трактатом, читал стихи прозой и прозу декламировал стихами. Ему давали много рифм, и он слагал по ним изящные стихи, или ему задавали сочинение прозой и стихами на всякие непонятные и трудные темы, и он декламировал, импровизируя, быстрее, чем в мгновение ока. Он мог переводить персидские стихи, полные причудливо выраженных образов, на арабский быстро и блестяще, и проделывал много других удивительных вещей без счета".
Видное место в арабской литературе ал-Хамадани {69} обеспечили не столько его остроумные «Послания», сколько создание им наиболее совершенной формы литературного выражения — макамы, или «собрания». Художественные особенности макамы раз и навсегда были определены этим автором.
"Он нарисовал, — пишет Ченери, — остроумного, бессовестного импровизатора, странствующего с места на место и живущего на подарки, подносимые ему щедрыми ценителями его талантов, а также своеобразного рави или рассказчика, который, постоянно встречаясь с этим импровизатором, рассказывает о его приключениях и повторяет его превосходные сочинения… "Собрание"- это своего рода драматический эпизод, рассказывая который, автор ставит целью показать поэтическое мастерство, красноречие или эрудицию, и ввиду этого тема неизменно подчинена авторской манере, содержание — форме".
Заслуга ал-Хамадани состоит в том, что он в своих Макамат придал древнему сказу с чередованием прозы и стихов (произведение такого типа представлено в европейской литературе "Окассеном и Николет") литературные достоинства садж'а и блеск экспромта, a также с мастерством гения сделал выразителем своего искусства хорошо знакомый персонаж из народного рассказа — остроумного бродягу. Его герой, Абу-л-Фатх из Александрии, владеет всеми тонкостями красноречия и живой речью, которыми, как мы видели, был одарен сам ал-Хамадани. Как образованные, так и необразованные единодушно восхищались его произведением, и, поскольку слава его распространилась по всему мусульманскому миру, появилось много подражателей, имевших больший или меньший успех; однако макама никогда более не достигала той непосредственности и живости, которые, несмотря на изощренную технику, умел вложить в нее ее талантливый создатель. Как указал недавно один критик, макама представляет в семитской литературе наивысшую ступень воплощения литературной темы.
"По существу ступени возрастающей «мобилизации» литературной темы у арийцев и семитов одни и те же: эпос (=касида), драма (=кисса, рассказ, в котором проза чередуется со стихами), новелла (=макама). На первой ступени вовлекается только память слушателя; на вто- {70}рой — актер или декламатор требует от слушателя понимания; на третьей — имеет место обращение к воле читателя. Только у арийцев форма изменчива, а содержание постоянно; у семитов же форма застывшая, а содержание изменчиво и иллюзорно" **.
______________
** L. Massignon, Essai sur les origines du lexique technique de la Mystique musulmane, Paris, 1922, p. 2S8.
Несмотря на все свое восхищение гением ал-Хамадани, ас-Са'алиби следовал более проторенным путем филологии и адаба. Для нас наибольшее значение имеют две его книги. Первая — по всеобщей истории, из которой до нас дошла только та часть, где речь идет о древних царях Персии; но она интересна тем, что содержит последнюю самостоятельную прозаическую версию материала, который тогда же был переработан великим иранским поэтом Фирдоуси и окончательно закреплен в знаменитой иранской эпической поэме Шах-наме. Вторая — биографическая антология, включающая всех поэтов — недавних предшественников автора, писавших на арабском языке во всей области распространения арабской литературы, — под заглавием "Единственная своего века". Этот сборник благодаря тонкому критическому вкусу автора сразу же завоевал признание и в течение двух последующих столетий был дополнен рядом продолжателей.
Когда в 999 г. Саманидов вытеснили тюрки Центральной Азии, их власть перешла к новой тюркской династии, основанной в Газне в Афганистане. Самый знаменитый из газневидских государей Махмуд Йамин ад-Даула (правил в 997-1030 гг.), хотя и был по сущности своей безграмотным варваром, достиг славы как в политике, пройдя по Индии с огнем и мечом под прозрачной маской религиозного рвения, так и в литературе, заставив ведущих писателей той эпохи способствовать блеску и пышности своего двора. Его правление прославлено в "Книге Йамин ад-Даула", написанной одним из придворных ал-'Утби (ум. в 1036 г.). Этот труд был поворотным пунктом в исторической литературе. С тех пор всякое самостоятельное историческое сочинение сводилось главным образом к монографии об отдельном правителе или династии, написанной по большей части слугами династии и откровенно превоз-{71}носящей его деяния. Добиваясь наибольшего эффекта, прибегали к риторическим ухищрениям, и простое историческое повествование перегружалось «прециозным» стилем, который насадили ал-Хамадани и его подражатели. Если подобные стилистические приемы были уместны в надлежащей сфере, то на историографию они оказали самое плачевное влияние. Все приносилось в жертву красивой фразе, троп нагромождался на троп до тех пор, пока простой факт не заволакивался туманом неясности и льстивых восхвалений.