Особое место всегда отводилось Му'аллакат (значение этого названия до сих пор не объяснено удовлетворительно), сборнику из семи од, составленному неким рави восьмого века, к которому добавляют еще три другие оды. Эти десять произведений принадлежат десяти авторам, и каждое из них считается шедевром своего творца. Представленные в сборнике поэты являются мастерами арабской поэзии шестого века; помимо этих стихотворений, мы имеем диван, или собрание поэтических произведений, каждого из этих десяти и нескольких других поэтов. Более полный сборник, современный Му'аллакат и названный по имени его составителя, филолога ал-Муфаддала, Муфаддалийат, содержит около 120 од и фрагментов, принадлежащих главным образом менее значительным доисламским поэтам. Имеется также ряд более поздних сборников, не столь знаменитых и достоверных. Кроме диванов и сборников од, существуют многочисленные антологии, содержащие отрывки и краткие случайные фрагменты. Наиболее знаменитая антология — Диван ал-хамаса ("Сборник стихотворений о доблести") — составлена Абу Таммамом, который сам был довольно известным поэтом девятого века. {20} Этот сборник, превосходно переведенный Рюккертом на немецкий язык, тематически делится на десять разделов, первый и самый большой из которых дал название всему произведению. Другая антология, носящая то же заглавие, составлена поэтом ал-Бухтури несколько лет спустя. Отрывки из древних стихотворений содержатся также в Китаб ал-агани ("Книге песен") Абу-л-Фараджа ал-Исфахани (ум. в 976 г.), обширном и очень ценном сборнике биографий, откуда почерпнута большая часть наших сведений о древнеарабском обществе и его обычаях, в "Книге поэзии и поэтов" филолога Ибн Кутайбы, почитаемой некоторыми крупными учеными за лучшую антологию арабской поэзии, и во многих других филологических и художественных произведениях.
При первом чтении древняя поэзия производит впечатление однообразия и бедности. Ее темы ограничены горизонтом аравийской пустыни, идеи — духом и характером бедуинского общества. Она отражает однообразие жизни в пустыне, ее примитивность, реальность, отсутствие оттенков и субъективности чувства. Отсюда — недостаток живости и изобретательности, в чем ее часто упрекают. Те, кто читает древнеарабскую поэзию в переводе, видят в ней только рабское и бесцветное подражание стандартному образцу, за исключением лишь немногих коротких стихотворений, главным образом элегий и описаний битв, которые больше соответствуют вкусу западного читателя. Но такие читатели совершенно не понимают намерения поэта. Он не стремился прокладывать новые пути и пленять слушателей оригинальностью и полетом мысли; поступив так, он попросту не был бы понят современниками. Целью его было, развивая ту или иную тему по четко обозначенной канве, украсить ее всеми доступными средствами искусства, превзойти своих предшественников и соперников красотой, выразительностью, сжатостью фразы, правдивостью описания и восприятия действительности… Древнеарабскую поэзию никогда не удастся удовлетворительно перевести на какой-либо другой язык именно потому, что ее содержание так однообразно и все мастерство заключено в неподдающейся передаче поэтической манере. Индивидуальность поэта раскрывается лишь после внимательнейшего его изучения, довольно трудного уже для {21} арабов последующих поколений и требующего целой жизни от европейцев.
Типичным образцом законченного стихотворения является касида, или ода, состоящая из ряда картин, отображающих различные стороны жизни арабов и свободно связанных между собой в чисто условной последовательности. Какова бы ни была основная тема стихотворения, поэт может подойти к ней, лишь пройдя ряд последовательных этапов (хотя один или несколько из них он волен опустить).
"В начале предполагается, что поэт — в пути, конечно, на спине неизменного верблюда в сопровождении одного или чаще двух своих друзей: путешествие по пустыне в одиночку опасно и всегда требует спутников. Дорога приводит его к месту прежней стоянки своего или дружественного племени, с кольями от палаток, закопченными камнями, на которых стоял котел для варки пищи, с осыпавшейся канавкой около места палатки для стока дождевой воды. Поэт просит путников помедлить немного — с этого обыкновенно начинается стихотворение, — ведь эта лощина с кустами терновника, с высохшим теперь ковром травы хорошо знакома ему; он узнает прежнюю стоянку, где когда-то провел лучшее время своей жизни вместе с возлюбленной, когда они были молоды. Теперь жизнь и постоянные кочевки давно разлучили их друг с другом. На минуту останавливается он над этими опустелыми местами, где вместо людей бродят теперь только дикие антилопы, и погружается в воспоминания, проливая слезы"**.
______________
** Автор приводит эту цитату в свободном пересказе по статье И. Ю. Крачковского "Арабская поэзия" ("Восток", IV, М.-Л., 1924, стр. 101; И Ю. Крачковский, Избранные сочинения. II, М.-Л., 1956, стр. 251–252). Здесь мы воспроизводим ее в полном виде (прим. перев.).
Остановитесь оба, мы поплачем, вспомнив о любимой и о
жилье у песчаной извилины, что между ад-Дахулем и Хаумалем,
Тудихом и ал-Макратом. Следы там не исчезли, потому что
южный и северный ветры там сменялись.
Мои спутники стояли подле меня на верблюдах, говоря: "Не убивайся
от горя и крепись!"
Лишь слезы обильные могли меня исцелить; но что пользы рыдать
у стершихся следов? *** {22}
______________
*** Из му 'аллаки Имру' ал-Кайса.
Нередко эта часть стихотворения развертывается в более или менее подробное описание любимой:
Тогда она пленила меня устами с рядом белых зубов, которые
сладко целовать, приятно вкушать.
Словно мешочек с мускусом от торговца [благовониями] на
красавице, благоухание из ее уст опережает их приближение к тебе;
Или девственный луг, незасоренный, незатоптанный, где траву оросил
дождь.
Луг, который часто поливают ранние щедрые облака и оставляют
лужи, [круглые и сверкающие], как [серебряный] дирхем.
[Поливают] обильным ливнем, беспрерывным, так что воды покрывают
каждую травинку ****.
______________
**** Из му'аллаки 'Антары.
После любовного зачина (называемого насибом) поэт, опомнившись, продолжает свой путь и пользуется случаем, чтобы дать описание своего верблюда или коня со всем воодушевлением знатока. Быстрота его бега дает поэту повод сравнить его с диким ослом, страусом или антилопой, но сравнение вскоре забывается, когда поэт начинает рисовать яркую картину жизни животных или сцену охоты, которая для европейца составляет самую привлекательную часть стихотворения.
Она, белая самка онагра, виднеется сквозь ночной мрак,