Шахджахан опустился на стул и положил голову на руки.
- … но всякий раз меня спасал Том. Презирал меня, ненавидел, но спасал. Он был грубым, жестоким, его все боялись и сторонились. А я… а для меня он стал всем. – Билл зажмурился и заговорил быстрее, распаляясь. - Я знал, что он может быть опасным, но когда он подходил ко мне, мое сердце начинало биться вдвойне быстрее. Его взгляд был убийственным, острым, как наша дамасская сталь, ядовитым, как жало кобры. Но если он не смотрел на меня, это было еще большим мучением. Я не мог больше терпеть это. Я просто заставил его увидеть меня!
Билл обернулся и посмотрел на халифа. Тот сидел, непонимающе глядя на сына, а на лбу его пролегла глубокая морщина.
- У нас был долгий путь, - уже тише произнес принц. – Мы обжигались друг о друга, ранили друг друга. И были такие мгновения, которые убивали нас, не оставляя ничего, что могло бы позволить жить дальше. Я мечтал вернуться домой, забыть обо всем, зажить в беззаботной радости, не помня его имени. Жить, как раньше…
- Так и будет, Абильхан. – Голос Шахджахана дрожал. – Я заберу тебя домой, и все останется в прошлом. Больше не будет страданий и метаний. Ты станешь прежним, моим сыном.
- Ты не понял, отец. Я не могу вернуться, не могу уйти просто так. Я должен увидеть Тома, поговорить с ним. Пусть он оставил меня, но я его не оставлю.
- Что это значит? Разве ты не хочешь вернуться домой?
- Хочу. – Билл поник и сел подле отца. – Моя душа по-прежнему рвется в пески и камни Дамаска. Но сердце навсегда потерялось в здешних лесах. Том увез его с собой.
ДарьяИвлева
26.01.2010, 16:29
Принц прижался щекой к колену отца и тяжело вздохнул, прикрыв глаза. Халиф молчал, отстраненно гладя его по голове. В голове Шахджахана роились десятки мыслей и вопросов, но что сказать, он не знал. Из всех предположений о судьбе его сына верным оказалось то, о каком он и помыслить не мог. Но момент решения подошел, и халиф, проглотив ком в горле, сказал тихо и уверенно:
- Любовь ранит, Абильхан, но все раны со временем заживают. Они рубцуются в нашей памяти и остаются как напоминание о прошлых ошибках.
- Ты меня осуждаешь? – Билл поднял голову. Отец помедлил.
- Я не знаю. Судить имеет право только Аллах.
- Но ты его наместник на земле.
- Тебя я не смогу судить непредвзято. Ты и сам знаешь, что мужеложство это грех. Именно поэтому ты должен вернуться со мной, пока еще не поздно. У тебя нет другого выбора.
- Но Том…
- Он как раз уже сделал свой выбор, когда уехал. И я считаю его выбор разумным. Уедем, Абильхан. Наша родная Сирия и весь халифат в опасности. Там ты нужен больше.
Билл еще смотрел в глаза отцу со слабой надеждой, но тяжелого груза правды было не отринуть. Задушив в себе рвущиеся наружу слезы протеста, он покорно склонил голову.
Пурга заунывно тянула свою песню и заново покрывала лесную дорогу снегом, засыпая испортившие ее белое покрывало следы-пятна. Сухой и колючий снег летел в лицо и за шиворот, залетал в глаза, заставляя их слезиться, - а может, вовсе и не он был причиной соленой влаги, струившейся по щекам. Том вытер рукавом лицо и еще раз оглянулся. За спиной вставала только кружащаяся над землей непогода.
Мчась во весь опор прочь от лагеря, он не чувствовал ничего, кроме ветра, а теперь, привалившись к замерзшему дереву, Том жалел о своем поступке. Но возвращаться было поздно, да и ветер, разгоняя сугробы, спрятал дорогу из вида. Не было сил и желания садиться на взмыленного коня и продолжать свой путь в никуда. В стойбище его не ждали, и Билл не появлялся из пелены, умоляя вернуться. И не подъезжали закованные в латы всадники, несущие долгожданное избавление на острие меча. Были только холод и мрак.
За спиной вдруг отчетливо послышался приближающийся топот, басовитое «Тпру!» и возмущенное конское ржание. Поняв, что ему не кажется, Том поднялся с земли и выглянул из-за дерева. Мужчина, закутанный в плащ по самые глаза, стоял у его коня и растерянно озирался по сторонам. Завидев Тома, он взмахнул руками и бросился к нему с возгласом:
- Черт побери, Томас! В прятки играть удумал?