- Нет! – крикнул Билл, бросаясь к нему. – Нет!
Халиф покачнулся и упал на подставленные руки принца. Аль-Мамун встал на дрожащих ногах и бросил окровавленный клинок, безумными глазами смотря на раненного брата. Развернувшись на пятках, он кинулся бежать, скрываясь за маленькой боковой дверью.
- Том, он уходит! – воскликнул принц, зажимая ладонью рану халифа.
- Я догоню его!
Узкая винтовая лестница уводила петляющим коридором на самую верхнюю башню дворца. Крутые высокие ступеньки скользили под ногами, и аль-Мамун спотыкался, пытаясь преодолеть их, путался в подоле одежд, хватался за каменные стены. Сзади слышались быстро приближающиеся шаги, кто-то гнался за ним, стремительно сокращая расстояние. Выбравшись на верхнюю площадку, аль-Мамун захрипел, толкая дверь и вваливаясь в башню. Опустив засов, тиран отбежал от двери, судорожно ловя ртом необходимый воздух.
В несколько толчков хлипкий засов слетел, и дверь распахнулась. Из проема на него двинулся тот самый человек, на которого аль-Мамун поначалу и не обратил внимания. Варвар наступал, вращая в ладони рукоять меча, и из его глаз смотрело что-то темное, яростное, готовое сорваться с цепи. Лжеправитель пятился, пока не уперся спиной в стену. Рука, заведенная за спину, нащупала пустоту – окно.
- Оставь меня! – визгливо крикнул тиран. – Проклятый дикарь! Пошел прочь!
- Прыгай, - вдруг произнес варвар по-арабски. Забрызганное кровью лицо было невозмутимым. – Прыгай вниз.
- Оставь меня! Я заплачу тебе, больше, чем Шахджахан! Отпусти меня!
- Прыгай, - повторил Том. – Иначе я убью тебя.
Он наклонился вперед, и аль-Мамун, отшатываясь, перегнулся через окно. Каменная рама выскользнула из влажных рук, и, вскрикнув, тиран полетел вниз. Ударившись о покатую крышу нижней башни, он рухнул на белый мрамор площади. Звук упавшего тела всколыхнул воздух.
Том посмотрел вниз, где в испуганной немоте затаился город. Оглядевшись на простор окружающей пустыни, он покинул башню и спустился в тронную залу.
Война была окончена. Ненавистный правитель был мертв, и гонцы приносили вести из других городов об освобождении и преклонении перед вернувшимся халифом. Сам халиф лежал в постели, окруженный лекарями, врачевавшими его рану. Принц сидел рядом, не выпуская из ладоней холодную руку Шахджахана.
Халиф приоткрыл глаза и посмотрел на Билла.
- Абильхан, ты здесь.
- Я здесь. Все хорошо, лекари говорят, что рана небольшая.
- Абильхан, то, что сказал аль-Мамун…
Билл резко перебил отца.
- Нет, ничего не хочу слышать! Я не знаю, что он там сказал, мне это безразлично! У меня только один отец, это ты, и другого я не знаю. Мы больше не вернемся к этому, забудем об этом раз и навсегда!
Халиф слабо улыбнулся и сжал руку сына.
- Благодарю тебя.
Лекари дали Шахджахану целебное питье, от которого он задремал. Принц еще посидел рядом с ним, а затем вышел. В коридоре возле покоев халифа его ждал Том.
- Как твой отец?
- Он поправится. - Билл подошел к Тому, и тот распахнул для него объятия, обвивая руками вздрагивающего от пережитого возлюбленного. – Том, моя жизнь перевернулась…
Горький шепот обжег плечо Тома, и тот еще крепче прижал к себе принца, не зная, чем можно его утешить.
Как только истинный халиф встал на ноги, он тотчас отдал указ о проведении торжеств по случаю своего возвращения. Улицы и дома города заполнили гуляния и торжества, освобожденные от гнета жители славили своего повелителя и его сына, волей Аллаха вернувшихся из дальнего похода живыми и невредимыми. Дворец халифа переливался огнями, и к его дверям то и дело темнокожие слуги подносили носилки со знатными людьми и подъезжали телеги, везущие снедь на кухню, где готовились изысканные блюда на праздничный стол.
Гостей, полулежащих на расшитых узорами подушках, обносили роскошными кушаньями, запахи которых заставляли желудки урчать от предвкушения. На подносах лежали молодые зажаренные барашки, покрытые твердой хрустящей корочкой, под которой скрывалось сочное, нежное мясо. В глубоких тарелках дымились густые супы с мясом и бобовыми, тушеная в томате дичь и горы чудной кукурузной каши, приправленной пастой из фиников. Пораженные обилием угощений варвары терялись, удивленно вертя головами по сторонам, хватали то плов с инжиром и миндалем, то сладкие пшеничные лепешки, пропитанные медом, желая попробовать все сразу. Диковинные фрукты и овощи, не растущие на суровом севере, притягивали взгляд, манили вонзить зубы в тонкую матовую кожицу, облизать пальцы, залитые сладким соком. Острые приправы и специи, так обожаемые арабами, обжигали рты и языки, заставляя франков кашлять и выкатывать слезящиеся глаза, и смеяться над собой и соседом, тоже рискнувшим попробовать жгучее иноземное блюдо.