По вражеским землям верблюдица скачет без роздыха,
Она в Духрудайне пила, да и то лишь глоток.
Бичом понукаема, мчится она сломя голову,
Как будто ей дикая кошка царапает бок.
Но горб ее крепок, и после пробега нелегкого
Он, словно шатер на упругих распорах, высок.
Но вот водоем, и к воде припадает верблюдица,
Со свистом дыша, упирая колени в песок.
Зачем ты клянешь меня, Абла? Зачем ты скрываешься?
Не делал я зла, только в битве мой грозен клинок.
Ты знаешь мою прямоту и мое дружелюбие,
Суров я в сраженье, но с пленными я не жесток,
Лишь гневен в обиде, и горечь познают обидчики,
Как будто во рту у них дыни неспелой кусок.
Я пью пополудни из чаши с узорным орнаментом
Вино золотистое — терпкий искрящийся сок,
Вино разбавляю водой из серебряной амфоры.
Кто скажет, что мне этот легкий напиток не впрок?
Я пью, но храню свою честь, не слыву прихлебателем,
Меня и транжиром никто обозвать бы не мог.
Ты знаешь мой нрав: я не стану и после похмелия
Скупей, чем на пиршестве. Но разве щедрость — порок?
Рука моя многих красавиц оставила вдовами,
И раны зияли у тех, кто в сраженье полег.
Удар наношу я, и кажется кровью драконовой{42}
Окрасивший грудь неприятеля алый поток.
Скажи, разве ты о моих не наслышана подвигах?
Неужто отвага моя лишь тебе невдомек?
Не часто схожу я с хребта скакуна крепконогого,
Который не раз был от смерти в бою недалек.
Он смел в поединке, он с ходу врезается в полчище,
Быстрей, чем стрелу запустить успевает стрелок.
Все знают, что Антара первым на копья бросается,
Но первым добычу ни разу еще не волок.
Со мною вступить в поединок не всякий решается,
Я мог отступить, но пуститься не мог наутек.
Упруго копье, из коленец составлено трубчатых.
Удар я нанес — даже панцирь врагу не помог.
Струится кровавый родник, и волчица голодная
Придет в полуночье лизать окровавленный бок.
Уж бить — так навылет. Смертельный удар милосерднее
Не дело скупиться тому, кто душою широк.
Пробитое тело врага я пожертвую хищникам,
Оно предназначено им с головы и до ног,
До звеньев кольчуги. Рассек я доспехи богатые.
Тот всадник был знатным, над ним красовался значок.
Когда я сражаюсь, враги мои не улыбаются,
Лишь скалятся злобно — в бою неуместен смешок.
Хожу в одеянии тонком и в мягких сандалиях,
Я строен, как древо, и так же, как древо, высок.
Кому-то достанется Абла, пугливая козочка?
Мне путь к ней заказан, я в этой игре не игрок.
К становищу Аблы свою я отправил невольницу,
Велел все узнать и вернуться в указанный срок.
Вернулась и молвила: «Смелый похитил бы козочку,
Спокойно становище, мирно живет, без тревог.
Подобна газели степной твоя козочка белая,
Чья шея нежна, губы алы и черен зрачок».
Я дядин завет не забыл и в кровавом побоище,
Когда обнаженные зубы к губам припечет,
Когда лишь угрозы слышны, но ни стона, ни жалобы
И смерть начинает игру свою в нечет и чет,—
Тогда для собратьев моих становлюсь я прикрытием,
И там, где стою, там ни витязь, ни рать не пройдет.
Едва лишь услышал я возгласы рода Мухаллама,
Клич всадников Мурры, пустившихся с ходу в намет,
Едва я увидел сквозь пыль, как идут под знаменами
Отряды рабиа, я понял, что час настает,
Что головы с плеч полетят, словно птицы пугливые,
Что сеча близка, что мечей наступает черед.
Я видел, как всадники плотной стеной приближаются.
Кто может меня упрекнуть? Я рванулся вперед.