Взывали звенящие копья, мне слышалось: «Антара!»
Впивались в коня и прервать наш пытались полет.
Мой конь белогрудый, отмеченный белою звездочкой,
Стал красен от крови, в рядах пробивая проход.
Он вдруг захлебнулся слезами и жалобным ржанием
И стал оседать: острие угодило в живот.
О, если бы мог он словами излить свою жалобу,
О, если б он мог рассказать о страданье! Но вот
С победными криками ринулись наши наездники
По дну пересохшего русла, как новый поток.
Они восклицали: «Да это же доблестный Антара!
Он всем храбрецам голова! Это он нам помог!»
А мне стало страшно: умру я — и отпрыскам Дамдама{45}
Отмстить не успею и дать им суровый урок
За то, что меня поносили они и позорили,
Со мною при встрече расправиться дали зарок…
«Что грустишь, о голубка, на древе высоком?..»
Что грустишь, о голубка, на древе высоком?
Ты печаль растревожила горестным оком.
Потеряла ты друга? Я тоже покинут.
Что ж, мы оба с тобой обездолены роком.
Плачь же, плачь надо мною, пока не увидишь,
Что из глаз моих слезы струятся потоком!
Погляди на меня, каждый вздох мой, как пламя.
Приближаться не надо — сгоришь ненароком.
Улетай же! Быть может, ты встретишь в Хиджазе
Караван кочевой на просторе широком.
Он увозит красавицу, льющую слезы,
Погруженную в думы о доме далеком.
Заклинаю тебя, если встретишь ты Аблу,
Погрусти, помяни обо мне, одиноком:
«Он рыдал на лугу. Только слезы иссякли,
И глаза исходили кровавым потоком».
«Я из Лакика спешил…»
Я из Лакика спешил в Зат-аль-Хармаль, и вдруг предо мной
Выросла груда камней и золы на дороге степной.
Долго глядел я на то, что когда-то служило жилищем.
Где бы я ни был, я в эти места возвращаюсь порой.
Эти руины омыты дождями и сглажены ветром,
Сек их песок, обжигало жестокой полдневной жарой.
Не оттого ли, что в зарослях жалобно горлица стонет,
Катятся капли со щек на одежду, как в дождь проливной?
Катятся, перлам тяжелым подобные, крупные слезы,
Словно разорваны бусы жемчужные грубой рукой.
Помню: услышал я возгласы всадников племени мурра,
Племя мухаллаль мгновенно исторгло свой клич боевой.
К братьям своим я воззвал, и абситы откликнулись разом
Звоном оружья, бряцаньем доспехов и ринулись в бой.
Гибкими копьями, острою сталью мечей машрафийских{47}
Смело таранят мои соплеменники вражеский строй.
Наполовину я знатный абсит — по отцовскому роду,
Острым клинком защищаю я честь половины другой.
Если настигнут тебя — нападай, а теснят — защищайся,
В доме своем принимай как друзей всех гонимых судьбой!
Стычка с врагами — удел смельчаков с богатырской душою,
Лишь малодушные в страхе бегут, не владея собой.
Честно свой хлеб добываю всегда, и, пока не добуду,
Голод готов я сносить и невзгоды, мириться с нуждой.
В час отступленья, когда наседают враги на абситов,
Отпрыски знати смиренно склоняются передо мной.
Всадники знают, как верный мой меч неприятеля косит,
В страхе враги, когда меч мой сверкает над их головой.
Не обгонял я ни разу собратьев, охваченных страхом,
И отступаю одним из последних пред вражьей стеной.
Видел я гибель, со мною она с глазу на глаз осталась.
Солнце всходило, и мирный рассвет обернулся войной.
Молвил я смерти: «Глоток мой последний, увы, неизбежен,
Рано ли, поздно — к тебе мы приходим, как на водопой.
Зря ты грозишься, я знаю и сам, что тебя не избегнуть,
Нынче ли, нет — все равно уготован мне вечный покой».