Помню упрек твой: «Погибели ищешь своей,
Только верблюду ты предан, седлу да гордыне».
Так я ответил: «Удел мой скитаться в песках.
Счастья, любви и покоя чуждаюсь отныне».
Мы оседлали верблюдов, мы двинулись в путь,
Богу вверяемся, хлеб добывая в пустыне.
Скоро услышишь о подвигах рода Зубьян,
Скоро пастушьи костры задымятся в низине,
Скоро повеет ненастьем от Уруль-горы,
Скоро раскинутся тучи в темнеющей сини.
Им не пролиться дождем у подножия Тин,
Склон обоймут, но не в силах подняться к вершине.
Путник бывалый расскажет тебе обо мне,
У домоседа ведь нет новостей и в помине.
Я с игроками пирую и щедрой рукой
Ставлю им яства и лучший напиток в кувшине.
Сутки порою верблюдица скачет моя —
Хоть и устала, но резво бежит по равнине,
Шаг прибавляет, к твоим приближаясь местам,
Словно собратьев почуяла на луговине.
Аль-Аша
Перевод А. Ревича
«Прощайся с Хурейрой!..»
Прощайся с Хурейрой! Заждался верблюд седока.
Тебе нелегко? Что поделать, разлука горька.
Непросто расстаться с красавицей густоволосой,
Чья поступь так вкрадчива и шелковиста щека.
Домой от соседки идет она плавной походкой,
Идет не спеша, словно облако в небе, легка.
Она повернется — и звонко стучат украшенья,
Как зерна фасоли в утробе сухого стручка.
Она никогда не заводит с соседками свары,
От всех пересудов и сплетен она далека.
Так стан ее тонок, что страшно: возьмешь — переломишь,
Но пышная грудь у нее и крутые бока.
В дождливое утро так сладко лежать с ней на ложе,
Любовнику пылкому с нею и ночь коротка.
Движенья ее осторожны, а как соразмерны
Упругие бедра и тонкая в кисти рука.
От платья ее веет мускусом и гиацинтом,
И нежное тело ее благовонней цветка,
Свежее зеленого луга, омытого ливнем,
Который низвергли плывущие вдаль облака.
На этом лугу, как созвездья, мерцают соцветья,
И каждый цветок, окруженный венцом ободка,
Прекрасен — особенно ночью, но все же померкнет
Пред милой моей, так ее красота велика.
Я пленник ее, но она полюбила другого,
А сердцу того человека другая близка,
А та, в свою очередь, дальнего родича любит
И тоже напрасно: его охватила тоска
По той, что меня полюбила, но мной не любима.
Любовь обернулась враждой. Как она жестока!
Поистине, каждый из нас и ловец и добыча,
Стремимся к любимым, но видим их издалека.
Не знаю, Хурейра, кого предпочла ты Маймуну,
Но как ты сурова со мной, холодна и резка.
Узнала, что я слепотою куриной страдаю?
Недоброй судьбы опасаешься наверняка!
Ты молвила мне: «Уходи! Ты несчастье приносишь!
Будь сам по себе! Не желаю в мужья бедняка!»
Ты видишь сегодня меня босиком и в лохмотьях,
Дай время — обуюсь в сандальи, оденусь в шелка.
Чужую жену я легко соблазню, если надо,
В чужое жилье проберусь я, как вздох ветерка.
В набег поведу смельчаков, и пленительный отрок
Мне спутником станет, вернее коня и клинка.
Не раз мне баранину жарил юнец безбородый,
Мы пили вино, принесенное из погребка.
Мои сотоварищи поняли: смерть ожидает
Богатого, нищего, юношу и старика.
Мы, лежа в застолье, соперничали в острословье
И пили, да так, что струилось вино, как река.
Бывает: за нами не в силах поспеть виночерпий,
Тогда сам хозяин хватает бурдюк за бока,
Проворно его поднимает, звеня ожерельем,
И в чаши вино наливает нам из бурдюка.
Напев полуголой невольницы слух нам ласкает,
Сливаются голос и лютня, как два ручейка.