«Имеет каждый две души…»
Имеет каждый две души: одна щедра и благородна,
Другая вряд ли чем-нибудь Аллаху может быть угодна.
И между ними выбирать обязан каждый, как известно,
И ждать подмоги от людей в подобном деле бесполезно.
«События в пути неведомы заране…»
События в пути неведомы заране.
Друзья, какую ночь провел я в Гарийяне!..
Был гостем у меня голодный волк поджарый,
Быть может, молодой, быть может, очень старый.
Вздыхал он и стонал, как изможденный нищий,
Уже не в силах сам разжиться нужной нищей.
Как тонкое копье, маячил он во мраке,
А ближе подойдя, подобен стал собаке.
Когда б нуждался он в одежде и приюте,
Я дал бы их ему, покорен той минуте.
Я поделился с ним едой своею скудной.
Верблюды прилегли, устав с дороги трудной.
Поблескивал песок. Пустыня чуть вздыхала
И в нежном блеске звезд со мною отдыхала.
Не будет путник тот угрюмым и суровым,
Что даже волка смог пригреть под звездным кровом
«Ахталь, старый смельчак…»
Ахталь, старый смельчак, несмотря на враждебные силы
Перед смертью своей посетил гордых предков могилы.
Аль-Фараздаку взять под охрану от ярости мира
Поручил он и мать, и стада молодого Джарира.
Значит, племя Кулейба спасти их способно едва ли.
За подобным щитом не укрыться от злобы и стали.
Тонок он и дыряв, словно кожа на ножках овечьих.
Эти люди Кулейба — подонки, хоть выспрення речь их.
На обиду они не ответят хотя бы обидой.
Пред угрозой дрожат, как при виде гюрзы ядовитой.
А во время войны не видать их на поле сраженья —
За верблюжьим горбом замирают они без движенья.
Эти трусы Кулейба по-песьи скулят под пинками.
Как бараны они, обмаравшись, трясут курдюками.
Это племя бежит, захвативши пожитки в охапку.
Отшвырнул я его, как хозяйка — негодную тряпку!
«Я раскаяньем злым томим…»
Я раскаяньем злым томим и не в силах найти покой.
Разведен я с моей Навар. Как не думать о том с тоской!
Ведь покинуть ее навек — это значит утратить рай.
Как Адам, я лишен его безвозвратно — хоть умирай!..
Ныне я подобен слепцу, что глаза себе самому,
Обезумевши, проколол и при жизни сошел во тьму.
Разлучен с любовью Навар, одиноко бреду в пески.
Заменить ее мне могла б только смерть от своей руки.
О, когда бы обнять опять этот стан, этот жизни дар —
Я бы стал посильней судьбы, разлучившей меня с Нава
Мы расстались не потому, что она наскучила мне,—
Отобрал ее гневный рок по моей лишь глупой вине.
«Случалось мне порой…»
Случалось мне порой, бледнея от стыда,
Считать себя глупцом, но трусом — никогда.
И вот я повстречал в скитаниях ночных
Чудовищного льва средь зарослей речных.
И грива у него была, как черный лес,
И каждый коготь был, как месяц, нож небес.
Разинутая пасть ревела, как прибой,
Где в пене на клыки напорется любой.
Душа в моей груди померкла, словно свет.
Но я вскричал: «Вперед! Нам отступленья нет!
Коль ты, злодей ночной, сразиться сгоряча
Осмелишься со мной — отведаешь меча!
Ты все-таки слабей, чем, например, Зияд{92}.
А ну-ка прочь, злодей! Поберегись! Назад!»
Ему навстречу я шагнул с мечом в руке,
И зверь, взмахнув хвостом, укрылся в тростнике.
«Случись твоей судьбе…»
Случись твоей судьбе моею стать судьбою —
Ты видел бы сейчас пустыню пред собою.