Мое забилось сердце, как птица, что в бессилье
Дрожит в тенетах, бьется, свои запутав крылья,
А у нее в долине птенцов осталось двое,
К гнезду все ближе, ближе дыханье ветровое!
Шум ветра утешенье семье доставил птичьей.
Сказали: «Наконец-то вернулась мать с добычей!»
Но мать в тенетах бьется, всю ночь крича от боли,
Не обретет и утром она желанной воли.
Ночной пастух, останься в степи, а я, гонимый
Тоскою и любовью, отправлюсь за любимой.
* * *
Черный ворон разлуки, зачем ты приносишь мне муки?
Отчего ты кричишь, что пророчат мне злобные звуки?
Не разлуку ли с Лейлой моей? Если сбудется это,-
Пусть ты вывихнешь крылья свои и невзвидишь ты света,
Пусть погибнешь, настигнутый меткой стрелой птицелова,
Пусть не будет птенцов у тебя и гнезда никакого,
Пусть воды позабудешь ты вкус, черный вестник злосчастья
Пусть погибнут птенцы твои вместе с гнездом от ненастья
Если ты полетишь, да погибель с тобой будет рядом,
Если сядешь, да встретишься ты с омерзительным гадом!
Пусть увидишь ты до наступления смертного часа,
Как твое будут жарить на угольях старое мясо,
Пусть в беспамятстве жалком у адского ляжешь преддверья
Пусть на части тебя разорвут и пусть вырвут все перья!
* * *
Кто меня ради Лейлы позвал,- я тому говорю,
Притворясь терпеливым: «Иль завтра увижу зарю?
Иль ко мне возвратится дыхание жизни опять?
Иль не знал ты, как щедро умел я себя расточать?»
Пусть гремящее облако влагу прппосит шатру
В час, когда засыпает любимая, и поутру.
Далека ли, близка ли,- всегда она мне дорога:
Я влюбленный, плененный, покорный и верный слуга.
Нет мне счастья вблизи от нее, нет покоя вдали,
Эти долгие ночи бессонницу мне принесли.
Наблюдая за мной, злоязычные мне говорят,-
Я всегда на себе осуждающий чувствую взгляд:
«Разлученный с одной, утешается каждый с другой,
Только ты без любимой утратил и ум и покой».
Ах, оставьте меня под господством жестокой любви,
Пусть и сам я сгорю, и недуг мой, и вздохи мои!
Я почти не дышу – как же мне свою боль побороть?
Понемногу мой дух покидает бессильную плоть.
* * *
Как в это утро от меня ты, Лейла, далека!
В измученной груди – любовь, в больной душе – тоска!
Я плачу, не могу уснуть, я звездам счет веду,
А сердце бедное дрожит в пылающем бреду.
Я гибну от любви к тебе, блуясдаю, как слепой,
Душа с отчаяньем дружна, а веко – со слезой.
Как полночь, слез моих поток не кончится вовек,
Меня сжигает страсть, а дояздь струится из-под век.
Я в одиночестве горю, тоскую и терплю.
Я понял: встречи не дождусь, хотя я так люблю!
Но сколько я могу терпеть? От горя и огня,
От одиночества спаси безумного меня!
Кто утешенье принесет горящему в огне?
Кто будет бодрствовать со мной, когда весь мир – во сне?
Иль образ твой примчится вдруг – усну я на часок:
И призрак может счастье дать тому, кто одинок!
Всегда нова моя печаль, всегда нова любовь:
О, умереть бы, чтоб со мной исчезла эта новь!
Но помни, я еще живу и, кажется, дышу,
И время смерти подошло, и смерти я прошу.
* * *
Вечером в Ас-Сададайне я вспомнил о милой:
Память о милой полна нестареющей силой.
Ворон разлуки расправил крыло между нами,
Много далеких дорог пролегло между нами,
Вот и гадаю, не зная, как мучиться дольше:
Меньше она меня любит в разлуке иль больше?
Властной судьбе дорогая подруга подобна:
И оживить и убить она взором способна,-
Все умирают, когда она сердится гневно,
Все воскресают, когда веселится душевно.
«Плачешь?» – спросили меня. Я ответил: «Не плачу.
Плачет ли доблестный духом, познав неудачу?
Просто соринка попала мне в глаз, и невольно
Слезы струятся, и глазу немножечко больно».
«Как же,- спросили,- другому поможешь ты глазу?
Видно, в два глаза попала сориночка сразу!»
* * *
О, если бы Лейла мой пламень в груди погасила!
Слезами его не залью, и судьба мне постыла,
И лишь ветерок из ее стороны заповедной
Приносит порой утешенье душе моей бедной -
Душе, где не зажили раны смятенья и страсти,
Хотя и считают иные, что тверд я в несчастьи.
Влечет меня в Йемен любовь, а блуждаю по Неджду,
Сегодня я чувствую горе, а завтра – надежду.
Да будет дождями желанными Неджд осчастливлен,
Аллах да подарит ему жизнедательный ливень!
Мы в Неджд на проворных верблюдах приехали рано,
Приятным приютом он стал для всего каравана.
Забуду ли женщин с пылающей негой во взоре,
Забуду ли нам сотворенных на радость и горе!
Когда они в сумерках ярким сверкали нарядом,
Они убивали нас быстрым, обдуманным взглядом…
И сильных верблюдов мне вспомнились длинные шеи,
Дорога в степи, что была всех дорог мне милее,
И там, в паланкине,- далекая ныне подруга,
За пологом косы свои заплетавшая туго.
От гребня ее, от кудрей с их волною живою
То розами пахло, то амброй, то свежей травою…
* * *
Ты заплакал, когда услыхал, как воркует голубка,-
Извиненья ннкто не нашел для такого поступка.
А голубка звала перепелку при солнце горячем,
И на стоны ее ты ответствовал стоном и плачем.