Мне ответило сердце мое: «Ни к чему руготня.
Не меня ты брани, не меня упрекай, не меня,
Упрекай свои очи,- опомниться их приневоль,
Ибо сердце они обрекли на тягчайшую боль.
Кто подруги другой возжелал, тот от века презрен!»
Я воскликнул: «Храни тебя бог от подобных измен!»
А подруге сказал я: «Путем не иду я кривым,
Целомудренный, верен обетам и клятвам своим.
За собою не знаю вины. Если знаешь мой грех,
То пойми, что прощенье – деяний достойнее всех.
Если хочешь – меня ненавидь, если хочешь – убей,
Ибо ты справедливее самых высоких судей.
Долго дни мои трудные длятся, мне в тягость они,
А бессонные ночи еще тяжелее, чем дни…
На голодного волка походишь ты, Лейла, теперь,
Он увидел ягненка и крикнул, рассерженный зверь:
«Ты зачем поносил меня, подлый, у всех на виду?»
Тот спросил: «Но когда?» Волк ответствовал: «В прошлом году».
А ягненок: «Обман! Я лишь этого года приплод!
Ешь меня, но пусть пища на пользу тебе не пойдет!…»
Лейла, Лейла, иль ты – птицелов? Убивает он птиц,
А в душе его жалость к бедняжкам не знает границ.
Не смотри на глаза и на слезы, что льются с ресниц,
А на руки смотри, задушившие маленьких птиц».
* * *
Странно мне, что Лейла спит в мирном, тихом доме,
А мои глаза пути не находят к дреме.
Лишь забудутся они,- боль их не забудет,
Стоны сердца моего сразу их разбудят.
Лейла, был со мной всю ночь образ твой чудесный,
Улетел он, как душа из тюрьмы телесной.
Долго не было его – прилетел он снова.
Где там ласка: упрекать стал меня сурово!…
* * *
Из амир-племени жену, навек разъединив
С ее роднёю, взял супруг из племени сакиф.
Когда въезжала Лейла в Нахль, был грустен влажный взгляд.
Верблюды, шею изогнув, смотрели всё назад.
В неволе милая моя у тучных богачей,-
Желают родичи ее лишь денег да вещей.
Но что придумать нам, друзья, но что нам сотворить,
Чтоб с Лейлой встретиться я мог и с ней поговорить?
А если сделать ничего не можем в эти дни,-
Что ж, невозможного хотим, увы, не мы одни.
На караван моей любви я издали смотрел.
Гнал ветер облако над ним, стремясь в чужой предел.
В долине между горных скал шумел речной поток,
Скакали кони по тропе, бегущей на восток.
А я смотрел на караван, что милую увез,
И мне казалось, что сейчас ослепну я от слез.
* * *
Газель, ты на Лейлу похожа до боли.
Ступай нее, достойная радостной доли:
От смерти спасло тебя сходство с подругой,-
Порвало силки, чтоб жила ты на воле.
* * *
Пусть, по ее словам, моя любовь ей не нужна,-
Я создан для ее любви, а для моей – она.
И если мысль – ее забыть – со мной тайком хитрит,
То совесть, эту мысль прогнав, мне правду говорит:
Моя подруга создана отрадою самой,
Она мила, она стройна, она сходна с весной!
О, если б я огонь извлек, что в сердце я таю,
Объял бы с головы до ног он милую мою,
Любовь, что дремлет у меня во глубине души,
Баюкала б ее, склонясь над ней в ночной тиши.
«Ты видишь,- другу я сказал,- как Лейла мне мила,
Как велика моя любовь и как ее мала».
* * *
Когда нельзя прийти мне к Лейле,- вдали от милой, безутешен,
Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.
Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?
Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!
На суток несколько в Зу-ль-Гамре я сам расстался с ней когда-то,
Как я раскаиваюсь в этом, как тяжела была утрата!
Когда прошли те дни Зу-ль-Гамра,- разлуки наступили сроки,
Я совести своей услышал невыносимые упреки.
О, как я мучаюсь в разлуке и поутру и на закате,-
Так любящая мать страдает вдали от своего дитяти.
Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,
Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.
Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь в день отрадный, -
Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.
* * *
Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду:
От людей я вижу только притесненье и беду.
По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен,
А мои друзья вкушают в это время сладкий сон.
Я задумчив и печален, я безумием объят,
А мое питье и пища – колоквинт и горький яд.
До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши?
Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши!
Сам Джамиль ибн Мамар не был страстью столько лет палим,
И такой любви всевластной не испытывал Муслим,
Ни Кабус, ни Кайс – мой тезка – не любили так подруг,
Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук.
И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув,
И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф,
И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось ли проклясть
Всегубительную силу – упоительную страсть?
И Харута эта сила чаровала вновь и вновь,
И Марута поразила беспощадная любовь.
Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой,
Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской?
Если бы не ночь, то душу у меня бы отняла
Та, что ранит и врачует,- и лекарство и стрела!
Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней.
Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней?