Выбрать главу
И восточный и западный ветер, гоня облака, Заметали его, расстилали покровы песка.
Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг И воззвал я к пустыне – на зов не откликнулся звук.
Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей,- А была она черная, сажи очажной черней.
Коротко закричит, и пустыня лишь отгул один - Крик обратно до нас донесет из песчаных теснин.
* * *
Простись же с Рабаб – но себя ободри, За слово привета ее одари.
Рабаб надо мной издевалась, бывало, Мне влажные губы сама предлагала,
Свивался с упреком лукавый намек, Привет же тебе, о сладчайший упрек!
Бывало, уж место и время назначит, Придешь – и обманом опять озадачит.
Тогда лишь встречались, когда караван В долине Мина свой раскидывал стан
Дорогой на Мекку; камнями в том месте Велит Сатану побивать благочестье.
Покинутый ею, утешься и вновь Вернуть не пытайся былую любовь.
Смирись, позабудь о душевном недуге, Смирись, не ищи, где она и подруги.
Любая из них – молодая краса - Как будто с усердием чтит небеса,
Лукавые, будто стремятся к святыне, Как путник к воде в раскаленной пустыне.
За искренность им прямотой воздаешь, А ежели лгут, так и ложью за ложь.
Но все же я девушку, слывшую скрытной, Отправил к Рабаб со своей челобитной,
Хоть верит любимая мне одному И в двери проникнуть не даст никому,
Но девушка все же не зря ворковала: Рабаб от лица отвела покрывало.
* * *
Терзает душу память, сон гоня: Любимая сторонится меня,
С тех пор как ей сказали: «Он далече И более с тобой не ищет встречи».
Отворотясь, не обернулась вновь,- И увидал я щеку лишь и бровь.
На празднике, с ним очутившись рядом, Она добычу прострелила взглядом
И так сказала девушкам и женам, Как антилопы легкие, сложенным:
«Он будет плакать и стенать, потом И упрекать начнет,- так отойдем!»
И отошла девическая стая, Крутые бедра плавно колыхая.
Как раз верблюды кончили свой бег, И караван улегся на ночлег.
И было так, пока не возвестила Заря рассвет, и не ушли светила.
Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь! Уж день настал, пора пускаться в путь
На север, там тебя томить не станут, Не будешь там в любви своей обманут».
И ночь ушла, и наступил рассвет - И то была горчайшая из бед.
* * *
Долго ночь не редела, душой овладела тоска, Но послала Асма в утешенье ко мне ходока,
От нее лишь одной принимаю упрек без упрека, Хоть и много любил и она не одна черноока.
Но она улыбнется,- и я уж и этому рад, Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.
Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ, Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.
Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся. Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.
И рассказывать стал, прибавляя того и сего: «Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,
Где-то скрылся, сказал – у него, мол, большие дела. Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.
«Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом Что до самого раджаба я не пущу его в дом!»
Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,- Но к сердцам от сердец подобают иные пути».
Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое, А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»
Тут к ней сводня пришла,- а они на подобное чутки К деловым разговорам умеют примешивать шутки.
Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет, Но становится громок, едва лишь девица затихнет.
Говорок у распутницы вежливый, неторопливый, А сама она в платье паломницы благочестивой.
И ее наконец успокоила хитрая сводня: «Все-то воля господня – сердиться не стоит сегодня».
* * *
В час утренний, от взоров не таим, Горел костер перед шатром твоим.
Но кто всю ночь подкладывал алоэ, Чтоб он струил благоуханный дым?…
* * *
Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную, Не смею невинность вести на дорогу дурную.
Не так луговина в цветах, под дождем животворным, Когда еще зной не растрескал поверхность земную,
Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет: «Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»
В гостях мы не видимся – если ж тебя и увижу, Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.
Меня ты покинула, ищешь себе оправданья, Но я неповинен, тоскую один и ревную.
* * *
Убит я печалью, горчайших не знал я разлук. В груди моей буйствует сердца неистовый стук.
Невольные слезы струятся, свидетели мук,- Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.
Она уезжает, уж руки проворные слуг На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.
К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг - Я знаю, навек отъезжает единственный друг.
* * *