И восточный и западный ветер, гоня облака,
Заметали его, расстилали покровы песка.
Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг
И воззвал я к пустыне – на зов не откликнулся звук.
Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей,-
А была она черная, сажи очажной черней.
Коротко закричит, и пустыня лишь отгул один -
Крик обратно до нас донесет из песчаных теснин.
* * *
Простись же с Рабаб – но себя ободри,
За слово привета ее одари.
Рабаб надо мной издевалась, бывало,
Мне влажные губы сама предлагала,
Свивался с упреком лукавый намек,
Привет же тебе, о сладчайший упрек!
Бывало, уж место и время назначит,
Придешь – и обманом опять озадачит.
Тогда лишь встречались, когда караван
В долине Мина свой раскидывал стан
Дорогой на Мекку; камнями в том месте
Велит Сатану побивать благочестье.
Покинутый ею, утешься и вновь
Вернуть не пытайся былую любовь.
Смирись, позабудь о душевном недуге,
Смирись, не ищи, где она и подруги.
Любая из них – молодая краса -
Как будто с усердием чтит небеса,
Лукавые, будто стремятся к святыне,
Как путник к воде в раскаленной пустыне.
За искренность им прямотой воздаешь,
А ежели лгут, так и ложью за ложь.
Но все же я девушку, слывшую скрытной,
Отправил к Рабаб со своей челобитной,
Хоть верит любимая мне одному
И в двери проникнуть не даст никому,
Но девушка все же не зря ворковала:
Рабаб от лица отвела покрывало.
* * *
Терзает душу память, сон гоня:
Любимая сторонится меня,
С тех пор как ей сказали: «Он далече
И более с тобой не ищет встречи».
Отворотясь, не обернулась вновь,-
И увидал я щеку лишь и бровь.
На празднике, с ним очутившись рядом,
Она добычу прострелила взглядом
И так сказала девушкам и женам,
Как антилопы легкие, сложенным:
«Он будет плакать и стенать, потом
И упрекать начнет,- так отойдем!»
И отошла девическая стая,
Крутые бедра плавно колыхая.
Как раз верблюды кончили свой бег,
И караван улегся на ночлег.
И было так, пока не возвестила
Заря рассвет, и не ушли светила.
Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь!
Уж день настал, пора пускаться в путь
На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут».
И ночь ушла, и наступил рассвет -
И то была горчайшая из бед.
* * *
Долго ночь не редела, душой овладела тоска,
Но послала Асма в утешенье ко мне ходока,
От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,
Хоть и много любил и она не одна черноока.
Но она улыбнется,- и я уж и этому рад,
Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.
Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,
Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.
Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.
Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.
И рассказывать стал, прибавляя того и сего:
«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,
Где-то скрылся, сказал – у него, мол, большие дела.
Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.
«Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом
Что до самого раджаба я не пущу его в дом!»
Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,-
Но к сердцам от сердец подобают иные пути».
Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое,
А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»
Тут к ней сводня пришла,- а они на подобное чутки
К деловым разговорам умеют примешивать шутки.
Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет,
Но становится громок, едва лишь девица затихнет.
Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,
А сама она в платье паломницы благочестивой.
И ее наконец успокоила хитрая сводня:
«Все-то воля господня – сердиться не стоит сегодня».
* * *
В час утренний, от взоров не таим,
Горел костер перед шатром твоим.
Но кто всю ночь подкладывал алоэ,
Чтоб он струил благоуханный дым?…
* * *
Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную,
Не смею невинность вести на дорогу дурную.
Не так луговина в цветах, под дождем животворным,
Когда еще зной не растрескал поверхность земную,
Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:
«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»
В гостях мы не видимся – если ж тебя и увижу,
Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.
Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,
Но я неповинен, тоскую один и ревную.
* * *
Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.
В груди моей буйствует сердца неистовый стук.
Невольные слезы струятся, свидетели мук,-
Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.
Она уезжает, уж руки проворные слуг
На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.
К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг -
Я знаю, навек отъезжает единственный друг.
* * *