Как живет она там, без меня, затерявшись вдали?
Если б твердость и стойкость меня успокоить могли!
Шел я вслед каравану, заветные думы тая,
И сумел разузнать, в чем нуждается ревность моя,-
Где и как поступать, и к чему мне доступно стремиться,
И чего избегать, и чего подобает страшиться,-
Не приметил я: стали серебряны оба виска!
И она позвала – та, чья нежная шея гибка.
Взор ее и седых заставляет от страсти дрожать,
Учит юных тому, от чего бы им лучше бежать.
В становище их рода послал я проведать ее,
Без стрелы и кинжала убившую сердце мое.
Та, увидя, что тень проскользнула в шатер спозаранок,
Распознала одну из моих расторопных служанок
И сказала: «Ведь он на рассвете простился со мной!
Пусть же наши утехи останутся тайной ночной!»
И сказал я: «Так пусть же мои истомятся верблюды,
Пусть, гонясь за тобой, обессилены станут и худы!»
И сказал я служанке: «В их стан возвращайся тотчас
И скажи: завтра вечером будет свиданье у нас.
Знак подам я – ты этим решимость ее укрепи:
Словно голосом кто-то верблюдицу кличет в степи».
Со стремянным помчались – и с нами любовь понеслась,
Путь казала, и быстро домчали верблюдицы нас.
Тут мы лай услыхали собак, охранявших дворы,
Свет увидели,- значит, еще не погасли костры.
И отъехали мы и поодаль от их становища
Ждали, скоро ль угаснут огни и умолкнут жилища.
Был научен стремянный, пока не проснулся привал,
Прокричал он, как будто из степи верблюдицу звал.
Вышла девушка. «Солнце созвездья уже привели,-
Я сказал,- и тепло прикасается к лику земли».
И она в полумраке скользнула ко мне неприметно
И дрожала от страха, старалась, но силилась тщетно,
Чтобы слезы из глаз ее черных, чернее сурьмы,
Не струились потоком, пока в безопасности мы.
И она говорила, что страсть неуемная в ней,
Отвечал я, что страсть моя вдвое и втрое сильней.
«Ах, зачем я люблю! Мне твердят, что опасно любить,
А тебя полюбить,- говорила,- себя погубить.
Я навеки люблю, по-иракски, а ты – не навеки,
Нынче спрячешься в Неджде, а завтра укроешься в Мекке».
* * *
Бежишь от меня, хоть не ждал я укора.
Жеманство ли это иль подлинно ссора?
Того, кто изранен, утешит ли Хинд
Иль насмерть убьет продолжением спора?
Советчик мой верный, посланец ты мой,
К ней в дверь постучись, коль не будет дозора,
Скажи: «О любви его знает Аллах,
Но, кроме того, он и друг и опора.
В нем кожу да кости оставила страсть,
Иссох он, как в месяцы глада и мора».
К тебе приближаюсь – бежишь от меня.
И так уже сердце усталое хворо.
Пускай отвернуться мне гордость велит,
Смиренно молю, не страшусь я позора.
О, сжалься над тем, кто любовью сражен,
От страсти умру – и наверное, скоро.
* * *
Называю в стихах я Сулеймою Айшу мою:
Я родным ее клялся, что имя ее утаю.
В дом пойди ты к Сулейме, ее поскорей извести,
Что разлука близка, что наутро я буду в пути.
Ты спроси ее: скоро ль мы встретимся с нею тайком,
Слово Омара – верно, его не затянет песком.
Клятве клятвой ответь, обо мне и себе не грусти -
Ты вернее всех жен обещанья умеешь блюсти.
Ты честнее всех честных, какими гордится народ,
Что в пустыне, в степи иль на плоском нагорье живет.
О Сулейма, тебе я не лгал, говоря, что люблю,
А теперь я терпеньем обеты любви укреплю.
Видит вечный Аллах: с той поры, как тебя я лишен,
К бедным веждам моим не слетал освежающий сон.
Злобной стаей врагов окружен в моем городе я -
Ждут лишь смерти моей, притворяясь, что будто друзья.
Лицемерам не снесть, что при всех воздается мне честь;
Их ласкательна лесть, а лелеют коварную месть.
Ты же, тайну скрывая, любовью своей сожжена,
Дни и ночи считаешь, когда остаешься одна.
Лишь родня отвернется, тревожишь рыдапьями тишь,
Истомленные плачем глаза потихоньку сурьмишь,
Течь слезам не даешь, упрекаешь напрасно глаза,-
Все равно, как ни прячь, на ресницах трепещет слеза.
Белой кожи загар не коснулся, прохладен твой дом;
Никогда прогуляться не выйдешь при зное дневном.
Ты дрожала от страха, когда провожала меня,
Словно в гору влачилась, бессильное тело клоня.
Лишь до двери дошла, ей сказали служанки, дивясь:
«Что ты мучишь себж – поглядела бы лучше на нас!»
Усадили ее и сказали невольницы: «Тот,
Кто в Сулейму влюблен, от нее никуда не уйдет!»
В час разлуки она говорила: «Куда ни пойдешь,
Будь упорен в терпенье и женских сердец не тревожь!»
О субботняя ночь! Ты дала мне для дальних дорог
Боль одну, и до смерти мне хватит забот и тревог.
* * *
Я рвусь к Асма, мое сердце разбито на сто кусков,
Скажу лишь: «Я исцелен!» – и вновь мой дух не здоров.
Она отошла, со мной не хочет сказать двух слов.
Немыслимого искать – удел убогих умов.
Надоедает мне ложь, ухищрения женских чар,
Надеялся я и ждал, но ее обещания – пар,
У обманщицы не хочу покупать дорогой товар.
Черноокая, знать, газель, чье пастбище в Зу-Бакар,
Глаза и шею свои принесла красавице в дар.
Осматриваясь пошла, когда я сбирался в путь,
Чтоб боль мою растравить, сильнее сердце кольнуть.
Сияла солнцем она, пожелавшим на мир взглянуть
Из тучи смольных волос, рассыпавшихся на грудь.
Смирил бы я пыл, когда б от отчаянья был доход,
Когда б, играясь, она не лишала меня щедрот.
Но жестка у нее душа – коль друг себя строго ведет,
То нечего гневаться: он лишь честь подруги блюдет.