Яму новую рядом верблюдице выкопал я,
Но и донышко в ней обмочила б едва ли бадья.
А двугорбая все ж потянулась доверчиво к яме,
Но лишь малость воды удалось захватить ей губами.
У меня же с собой был один лишь сосудик скудельный
Я в колодцы его опускал на постромке седельной.
Стала нюхать верблюдица – гнилостью пахло питье,
Но припала к струе – и струя утолила ее.
* * *
Она говорит, а сама, безутешная, плачет,
На нежных щеках ее слез не скудеет струя:
«Ты всех мне милей, попирающих землю ногою,
Всяк час о тебе и забота и память моя.
Ужели ж совсем я тебе не нужна, не желанна?
Залог твой – любовь – берегу добросовестно я.
Ты скоро мой прах понесешь и опустишь в могил
За что ты разгневалсж Плачу, сама не своя.
Три дня приходил, а теперь уже месяц исходит -
Ни весточки! Где ж ты? В какие уехал краж»
* * *
Мне Хинд приказала уйти от нее на рассвете.
Был рядом дозор, и мне быть не хотелось в ответе.
Расстались. Она накануне прислала гонца
С известьем, что дома и ждет на свиданье певца.
Что тот, мол, кто любит, придет под прикрытием ночи
Лишь смолкнут шатры и закроются сонные очи.
Гонцу я ответил, что гостю такому я рад,
Что верен по-прежнему, друг неизменный и брат.
Горя нетерпеньем, ее ожидал я прихода,
Лишь ночь потемнела, и месяц ушел с небосвода.
Я бодрствовал долго, с усильем дремоту гоня,
Я телом ослаб, и она одолела меня.
Но вдруг пробудили меня, распростертого сонно,
Алоэ и мускус, которыми Хинд благовонна.
Спросил я: «Кто здесь?» – и меня попрекнула она:
«Эх ты! О тебе для чего же тоскую без сна?
Как быть мне, несчастной! От горя я вся изомлела,
Я плачу и плачу – так, видно, судьба мне велела.
Тебя повстречав, полюбила, себе на беду,-
Тоскую и скоро горючей слезой изойду.
Назначишь мне встречу – а сам не придешь на свиданье;
Потом коль придешь, так найдется всему оправданье.
Смотри, если будешь и впредь мне досады чинить,-
Пожалуй, любовь оборвется, как ветхая нить.
Ничто для тебя огорченья мои и тревоги?
Иль сердце твое – словно камень с пустынной дороги?»
И смолкла. Стоял я, не мог шелохнуться, из глаз
Не слезы текли, а?кемчужная россыпь лилась.
Сказал я: «Услада очей и души озаренье!
Знай, ты для меня драгоценнее слуха и зренья.
Прости же меня и упреки свои прекрати,
Дай всякому сброду от зависти сплетни плести».
Приник я к устам, и мгновенье казалось мне годом.
Как будто смесилась струя родниковая с медом,
С вином ли сирийским, краснее, чем глаз петуха…
Всю ночь мы любились, в блаженстве не видя греха.
Ее целовал я, а ночь благодатная длилась.
Но жажда души поцелуями не утолилась.
Желанья срывали плаща золотого шитье
Со стройного стана и бедер роскошных ее.
И ночь была наша, и жгла нас любовь нетерпеньем,
Пока петухи темноту не встревожили пеньем.
Она испугалась, прижалась ко мне, говоря:
«Пора расставаться, прохладой уж веет заря».
И вышла. Три девушки с нею, похожих собою
На статуи, к коим монах прибегает с мольбою.
Я слов не забуду, какими прощалась со мной,-
Как с радужной шейкой голубка на ветке лесной.
Хотел я достичь своего, но она не желала -
И молвила так: «Лишь неверному многого мало!»
* * *
Пока тебя не знал, не знал, что иглы
Произрастают на любовном ложе.
Я шел на гибель, пристрастившись к сердцу,
Которое, хоть бьется, с камнем схоже.
Я сердце упрекал свое, но слышу:
«На рок пеняй, не на меня!» Дороже
Ты мне всех женщин,- нудно с теми, скучно.
Лишь на тебя смотрю я в сладкой дрожи.
Да, я влюблен! Кто юным обезумел,
И в старости безумцем будет тоже.
* * *
В сердце давнишнюю страсть оживили остатки жилья,
С ветром пустынным они и с пылающим солнцем друзья.
Северный ветер здесь выл, засыхала степная трава,
Яростной бури порыв вырывал из песков дерева.
Здесь на пороге она говорила соседке тогда:
«С Омаром что-то стряслось. Неужели случилась беда?
И почему он со мной избегает обычных бесед?
Я обратилась к нему, он же брови нахмурил в ответ.
Иль он желаньем томим? – Я желанья его утолю.
Иль терпелив напоказ,- горделивца я, значит, люблю?
Иль доползли до пего нарекания, полные лжи?
Хочет ли бросить менж А быть может, и бросил – скажи!
Или в невзгоде моей виновата завистника речь? -
Чтобы в могилу ему, ненавистнику злобному, лечь!
Что с ним, сестрица, стряслось, разузнать я скорее должна
Так мне и отдых не впрок, и прохлада в тени не нужна.
Знаю, недолго мне жить, умертвит меня первая страсть,
Но от любви и ему не придется ли мертвым упасть?
Если, сестрица, при мне назовут его имя подчас,
То наступившая ночь не смыкает мне дремою глаз».
Ей, изнемогшей от страсти, соседка желала добра,
Медлить не стала с ответом, поспешно сказала: «Сестра,
Если я буду жива, неожиданно вдруг не умру,
Значит, увижу сама – к твоему подойдет он шатру.
Если ж не явится он, то паломницей в путь соберись,
К черному камню рукой, вкруг него обходя, прикоснись.
Если ж в Каабе, в толпе, ты увидишь его самого,-
Чтобы желанье разжечь в неустойчивом сердце его,