Влюбленному весть принесет о далекой любимой
Лишь странник бывалый, кочующий ночью и днем
На белой верблюдице, схожей и цветом, и нравом,
И резвостью ног с молодым белошерстым ослом,
Пустынником диким, который вопит на рассвете,
Совсем как певец, голосящий вовсю под хмельком.
Она, словно вольный осел, в глухомани пасется,
Потом к водопою бежит без тропы напролом
Туда, где долина цветет, где высоки деревья,
Где скот не пасут, где легко повстречаться с врагом.
Испытанный странник пускается в путь до рассвета,
Когда еще росы блестят на ковре луговом.
* * *
Мир вам, останки жилища! Но разве знавали
Мир нежилые развалины с пеплом в мангале?
Мир только там, где, не ведая горя, живут,
Там, где не знают бессонницы, страха, печали.
Где оно, счастье, когда после радостных дней
Месяцы, долгие, словно века, миновали?
Сальма жила здесь когда-то. С тех пор пролилось
Много дождей на пустое жилище в Зу Хале.
Помню, как Сальма глядела на эти поля,
За антилопой следя, убегающей в дали.
Мнится, что в Вади аль-Хузаме встретимся вновь
Или в Рас Авале, где мы порой кочевали.
Помню, блестели ночами зубов жемчуга,
Шею газели моей жемчуга обвивали.
Ты говоришь мне, Басбаса, что я постарел,
Что для любовной утехи пригоден едва ли?
Лжешь! Чью угодно жену я могу обольстить,
Но на мою никогда еще не посягали.
Ночью и днем обнимал я подругу свою
С телом прекрасным, как будто его изваяли,
С ликом, сияющим ночью на ложе любви,
Словно дрожащий огонь в золоченом шандале.
Твердые груди ее, словно две головни,
Жаром дыша, под моею рукою пылали.
Нежными были ланиты ее, как твои.
Встав, мы одежду на ложе порой забывали.
Мне уступала она без отказа, когда
С плоти ее мои руки одежду срывали.
Из Азруата я крался в пустыне за ней,
В Ятрибе племя ее я застал на привале.
Я подобрался к шатру, когда звезды зажглись,
Словно огни путевые в полуночной дали.
Как подымаются в чистой воде пузырьки,
Люди в жилище один за другим засыпали.
Сальма сказала: «Проклятый! Погубишь меня!
Рядом родные и стража. Мы оба пропали!»
Я отвечал ей: «Всевышним клянусь! Не уйду!
Пусть меня рубят мечами из кованой стали!»
Стал лицемерно ее успокаивать я:
«Тихо вокруг, даже стражники все задремали».
И снизошла и обнять разрешила свой стан -
Тонкую ветвь, на которой плоды созревали.
С ней мы поладили, шепот наш ласковым стал,
И покорилась, хотя упиралась вначале.
Так мы сошлись. Но ее ненавистный супруг
Что-то заметил, хоть прочно не замечали,
Стал он хрипеть, как верблюд, угодивший в петлю,
Стал мне грозить, но таких храбрецов мы встречали.
Что мне боятьсж И спать я ложусь при мече,
Синие стрелы всегда под рукою в колчане,
Их острия, словно зубы ифрита, остры,
Недруг мой слаб. Не смутить нас пустыми речами.
Жалкий бахвал ни мечом не владел, ни копьем.
Сальма постигла бесплодность его причитаний
И поняла, что супруг ее трус и болтун,
Сердце ей страсть затопила, я стал ей желанней,
Раны верблюдицы так затопляет смола.
Где вы, прекрасные девы из воспоминаний?
Вы – как ручные газели в покоях дворца.
К белым шатрам я не раз приближался в тумане,
Девушек, негой охваченных, там заставал,
Были они пышногрудые, тонкие в стане.
Их красота и достойных сбивала с пути,
Многих сгубили они, эти нежные лани.
В страхе иных я отверг, а ведь были всегда
По сердцу мне и любви моей часто желали!
Разве, любовью влеком, не седлал я коня,
Трепетных дев не ласкал, чьи браслеты бряцали?
Разве в сражении не ободрял я друзей,
Целый бурдюк не высасывал в винном подвале?
Разве не мчался я на сухопаром коне,
Разве за мною в набег удальцы не скакали?
Ранней порою, когда еще птиц не слыхать,
Только дождинки и росы на травах сверкали,
Мы появлялись на пастбищах наших врагов,
Копья пам путь к этим влажным лугам преграждали,
Конь подо мной мускулистый, поджарый, гнедой,
Крепкий, как ткацкий станок, словно отлит в металле.
Мы антилоп всполошили, чьи гладки бока,
А через бедра полоски, как на покрывале.
Издали стадо – совсем как табун лошадей,
Спины в подпалинах, как чепраки, замелькали.
Коротконосый, рогатый вожак впереди,
Длинный хребет – как струна. То летит не стрела ли?
Вскачь я пустил своего скакуна. Догоняй!
И антилопы одна за другою отстали.
Кажется мне: но коня оседлал я – орла,
Кажется: крылья широкие тень распластали.
Кролика в Неджде орел на заре закогтит,
Если с лисицей не встретится в авральской дали.
Птичьи сердца высыхают в орлином гнезде,
С виду они как сушеные финики стали.
Если б желал я покоя, молил бы богов,
Чтобы они мне немножечко денег послали.
Но ведь стремлюсь я к иному: мне славу подай!
Я ведь из тех, кто с рояеденья мечтает о славе.
Душу живую несчастия не сокрушат,
В лучшее верит она и надеяться вправе.
* * *
Слезы льются по равнинам щек,
Словно не глаза – речной исток,
Ключ подземный, осененный пальмой,
Руслом прорезающий песок.
Лейла, Лейла! Где она сегоднж
Ну какой в мечтах бесплодных прок?