В камере были нары, под забранным решеткой высоким окном - столик, на столике две кружки, горка кусков сахара, на левой нижней койке сидел один мой сокамерник, второй, укрывшись с головой серым одеялом, лежал на верхней койке. Сидевший оказался человеком худым, жилистым, а когда он вынес свою физиономию под негасимый свет яркой лампы, стало видно, как по его впалым щекам кустится седеющая борода, как сверкает его лысина, как остаются в вечной тени надбровий его чуть раскосые, глядевшие строго и внимательно глаза.
- Добро пожаловать в скорбное узилище, - приветствовал он меня. - Не богаты ли табачком? Здесь так бестабачно...
Лирик, романтик, провинциальный тихий поэт?
Да, табачок у меня имелся!
После обыска, после того, как конфисковали шнурки из моих любимых "тамберленд", ремень из вельветовых, в мелкий рубчик "ранглер" - эту фирму я тоже люблю, - как забрали деньги, футляр с дискетами, брелок с ключами от квартиры, телефон, записную книжку и ручку, на столе между мной и дознавателем осталась кучка принадлежавших мне вещей. Дознаватель брезгливо пододвинул ее ко мне, я распихал все по карманам. Теперь, вытаскивая эти вещи одну за другой, я поражался тому, сколько всякого барахла может поместиться в карманах куртки: носовой платок, брошюра Людвика Вечержи "Розы" (Прага, 1971 год издания), бумажные спички из парижского кафе "Куполь" с нацарапанным на обороте упаковки именем "Зина", три таблетки активированного угля, непочатая упаковка жевательной резинки "Орбит", чуть помятая сигара "Кохиба", початая пачка сигарет "Кэмел" без фильтра - всё остатки от щедрости моей дорогой Аннушки, багажная квитанция из камеры хранения железнодорожной станции Кольчугино, моток суровых ниток и наперсток, презерватив в серебристой упаковке с двумя сердечками и надписью "Удачи!", маленькая прозрачная, плотно закупоренная бутылочка с наклейкой "Spirit of Holy Land", зубочистки в упаковке со штампом "Malta Air" и красным мальтийским крестом. Откуда все это оказалось в моих карманах, почему не было изъято дознавателем в качестве потенциальных вещественных улик потенциального преступления? А если бы я сделал из презерватива, жевательной резинки, зубочисток, активированного угля, спичек и наперстка какое-нибудь приспособление, какое-нибудь оружие, полуогнестрельное? Где правила и нормы содержания? Где? А если spirit вдруг окажется горючим, взрывоопасным, если я подвешу бутылочку под замок, подожгу, она взорвется, и я выйду на свободу? А?
Но зато я мог угостить сокамерника "Кэмелом", мог пофорсить с сигарой. Только я положил пачку на столик, только худой угостился сигаретой, как сверху, из-под одеяла, выпросталась кривопалая рука, щелкнула ломаными-переломаными пальцами, потом сложила пальцы так, чтобы в них было удобно вставить сигарету: мол, а мне, а мне покурить? Что же! Не жалко! И рука с сигаретой ушла наверх, там, на втором этаже, чиркнули спичкой.
- Настоящий табак! - сказал худой, выпуская дым из ноздрей. Настоящий... Теперь почти ничего настоящего не осталось, только суррогаты, заменители, эрзац... Низкое, очень низкое качество. У нас вообще не принято думать о качестве, нам важнее количество. Помните? Столько лет стремились догнать, перегнать. Согласны?
- Конечно! - кивнул я, плохо понимая, с чем я всё-таки должен был согласиться. - Конечно!
- Нам кажется, что главное - в деньгах, а главное не в них, продолжал худой. - Точнее - главное не в их количестве, как думает большинство. По серьезному счету, главное в том, как деньги тратятся, на что, кем, с какой целью. Мы...
- Простите, а кто это "мы"? - вклинился я: все-таки для того, чтобы соглашаться, надо иметь ясность, оперировать непротиворечивыми понятиями, иначе получается не согласие, а соглашательство.
- Мы - это общество, наша страна, наша многострадальная страна, об которую вытирают ноги, которая распростерта ниц перед богатыми и наглыми соседями, перед всеми этими сообществами, альянсами, организациями, фондами, - он вытащил из пачки новую сигарету, прикурил от старой, плюнул на ладонь, погасил бычок в плевке, остатки растер меж пальцами. - А вы себя не ассоциируете со своей страной? Вы что, отдельный? Особенный?
- Нет, что вы! Ни в коем случае! Я со своей страной, я с ней всегда...
- Вот тебя как-нибудь примут за боевика, а ты всего лишь приехал в село у детей контрольные работы по математике проверить, всех учителей там поубивали, всадят в тебя несколько пуль, а потом выбросят из вертолета, вот ты тогда и поймешь, с кем ты навсегда! - произнес сверху кривопалый. -Поймешь, да поздно будет. Ох, поздно!
- Не обращайте внимания! - понизив голос сказал худой. - Это у нашего уважаемого сокамерника видения, видения наяву. Это учитель одной из наших средних школ, его взяли на торговле наркотиками, сам он наркоман, ему кажется, что...
- Да? Ему кажется... - я привстал, попытался разглядеть лежавшего, но мешал свет лампы. - Но совсем недавно я слышал нечто похожее, только рассказанное как бы с другой стороны...
- Я так и думал, - сказал худой и, дернув меня за куртку, заставил сесть. -Так и думал! Все вокруг заражено этими бреднями! От них уже некуда деться! Давайте о другом! Давайте?
- Ну давайте, давайте! - сказал я, взял спички из кафе "Куполь", откусил кончик сигары, раскурил. - Давайте, что вы замолчали?
- Хорошо! - худой, получив разрешение, замолотил языком. - Вот меня задержали, как и вас, по ошибке. Вы, я вижу, раздосадованы, нервничаете, наверняка пытались что-то доказывать, пытались объясниться. Так?
- Нет, ничего я не объяснял. И не спорил. Просто я не согласился подписать протокол или как там это называется...
- А я со всем соглашался. Я все принимал как должное. Ведь время все расставит по своим местам, во всё внесет ясность. И потом их ошибка - это моя ошибка, когда ошибаются они, ошибаюсь я, потому я - это они, и наоборот. Понимаете?
- Ну, конечно, - дым длинной сигары был удивительно ароматен, я курил ее, а не она меня, не каждое взаимодействие было оборачиваемо, далеко не каждое. Они - это я, я - это они. Ох ты, говнюк! И я сказал худому, что, несмотря на свой патриотизм и лояльность, я, видимо, все-таки не так глубоко интегрирован, не так полно включен в окружающее, чтобы в окружающем и окружающих видеть себя, в себе - окружающее и окружающих.
- Я очень рад, что вы это сказали, - обрадовался худой. - Вы сказали это потому, что вы понимаете ход моих мыслей, понимаете мою логику. Пусть даже вы в чем-то и несогласны, я же чувствую, что несогласны. Но мне важно понимание. Улавливаете разницу. Согласие и понимание. Понимание и согласие. Мне, увы, приходится слишком часто сталкиваться с непониманием. Даже не с непониманием, а - с нежеланием понимания. Перед моими аргументами выстраиваются не противоположные, не иные аргументы. Передо мной выстраивается стена. А со стеной говорить невозможно!
- Вы правы, вы правы, - сказал я. - Со стенами говорить действительно невозможно. Но, скажите, почему все-таки вас задержали? Почему вы здесь сидите? По подозрению в чем?
- Тут недавно было совершено очень дерзкое ограбление. И со слов свидетелей был составлен фоторобот подозреваемых. А один из фотороботов оказался похожим на меня. Или я оказался похожим на фоторобот. Но все в свое время выяснится, все станет на свои места. Я в этом уверен. Просто иначе не может быть!
- То есть верите в конечную гармонию?
Худой посмотрел на меня с интересом.
- О гармонии я бы все-таки не говорил. Согласитесь - она недостижима. Но я верю в вечное к ней приближение. По шажку, по полшажочку. Я еще сигаретку возьму?
- Берите! Берите-берите. Выкурим всё! - я постучал по верхней койке. Эй! Учитель! Сигаретку?
Мне не ответили. Хорошо... Я понимаю, понимаю. Я задержал во рту сигарный дым, потом медленно выпустил его горячей тонкой струей и сказал: