- То есть вы залог благополучия?
- Мы, товарищ, всё! - вклинился играющий под простого шофер. - Без нас никуда. Согласен? Денег дашь?
- Пока еще не знаю, - сказал я. - Еще не разобрался...
Мир устроен крайне разумно: чтобы одни дети не были обделены лаской и заботой, надо было производить орудия для убийства отцов и матерей других детей. Иными словами, постоянная сиротства оставалась постоянной, как бы ни изменялось население. Мне нравилось это устройство, да и как может не нравиться гармония?
Тут мы и остановились перед страшными железными воротами, из будки вышел человек в шапке-ушанке, ватнике и кирзовых сапогах с очень короткими голенищами - его икры были раздуты, словно привратник болел водянкой, - и, заглянув в машину, начал открывать ворота, а когда они со скрипом открылись, то перед нами раскинулся заросший высокой, жесткой и бурой травой двор, в дальнем конце которого стояло трехэтажное кирпичное здание.
- Здесь! - объявила Галочка Владимировна.
- Это - морг?
- Нет, - Галочка Владимировна поморщилась. - В морг мы еще успеем. Это 2-я Пролетарская, восемь, штаб-квартирка вашего убитого сыночка, бывшее управление спецстройтехники. Вам надо взять тут бумажечки, кое-что подписать, у них тут доверенность на выдачу тела. Она выписана на ваше имя.
Машина въехала во двор, перекатываясь по ухабам, подкатила к кирпичному зданию.
- Идите, мы подождем вас внизу. Третий этаж, тридцать вторая комната...
- Тридцать первая, - поправил Галочку Владимировну шофер.
- Да-да, тридцать первая! Мы ждем!
Денустин
...Рассказывают, что однажды скакунов этой породы захватили пираты, совершавшие налет на один из прибрежных городов. Сердца пиратов не были чисты от скверны грехов, и грехи свои они многократно умножили, убивая и грабя. Вдоволь наиздевавшись над уцелевшими людьми, пираты загнали несколько лошадей денустин на свой корабль и отплыли от берега, надеясь и лошадей обратить, наряду с другой добычей, в золотые монеты. Однако в сканунах денустин чувство свободы сильно настолько, что до них далеко многим сыновьям Адама, а некоторые мудрецы считают, что только орлы из провинции Хомс и львы Атласских гор в своем свободолюбии могут сравниться с этими скакунами. Конечно, мудрецов можно было бы спросить, отчего денустин все-таки позволяет поставить себя в денник, но на такой вопрос мудрецы обычно отвечают в том смысле, что абсолютная свобода доступна лишь Творцу всего сущего, все же прочие, даже ангелы и демоны, в чем-то свою свободу ущемляют, притирают её к свободам иных существ, как телесных, так и телом не обладающих. Поэтому-то доблесть живых существ проявляется в том, насколько добровольно они согласны делиться своей свободой, ведь даже бессловесные твари - и тому множество свидетельств! - способны подчинить другим свою, вложенную Творцом тварную душу, будто бы не знающую никаких ограничений и своевольную. Так и денустин, позволющие взнуздывать себя и оседлывать, твердо знают свое предназначение, а именно в таком знании и сконцентрирована свобода. Поэтому-то пираты прокляли день своего рождения, когда денустин пробили копытами днище их корабля и выбрали смерть. Мудрецы, кстати, прежде учили, что свобода выбрать смерть доступна лишь людям. История арабских скакунов породы денустин заставила многих мудрецов изменить свои взгляды...
К дверям кирпичного дома по 2-й Пролетарской вели выщербленные ступени, усиленные железными, гудевшими на жестком ветру рейками. Рейкам подпевали листы державшейся на двух ржавых столбах крыши. С высоты такого поющего крыльца было удобно спихивать неугодных посетителей, сразу троих: пинками гнать перед собой первого, второго швырять налево, по левой лестнице, третьего - направо, по лестнице правой. Такое крыльцо вполне годилось и для приема парада, и для перекуров и бесед, а раньше с него начальник спецстройуправления осматривал заставленный спецстройтехникой двор. Ныне двор был пуст, с высоты крыльца были видны только пробивающийся сквозь бетонные плиты бурьян, развалины ремонтной мастерской, пустые железные бочки.
Пару раз зацепившись за рейки и тем самым добавив новые ноты, чуть не потеряв ботинки, я поднялся по ступеням и обнаружил, что дверь заперта. Более того - у двери отсутствовала ручка. Я хлопнул ладонью по двери, обернулся, посмотрел на Галочку Владимировну, которая беззвучно разевала рот за стеклом черной "Волги".
Как я ненавидел эту машину! Никогда они не привозили меня ни к чему хорошему. Только разочарования и потери. Любой крашенный светло-желтой краской "москвич"-универсал в сельском варианте был милее представительского автомобиля с берегов великой реки. В его боковине отражались мои ноги в пузырящихся брюках, я присел на корточки и отразился весь, ничего не скрыть, всё наружу, автомобиль "Волга" наше зеркало.
- Там звоночек! - Галочка Владимировна догадалась опустить стекло. Нажмите кнопочку!
Вот в чем, оказывается, дело! В звоночке и его кнопочке! Я нажал на кнопку, но ответом была тишина. Я нажал еще раз, не снимая пальца с кнопочки обернулся к Галочке Владимировне.
- Звонок не работает! - крикнул я. - Вы отключили им свет? Перерезали провода? Смотрите, не дам вашему кабэ денежек! Вы все такие, чуть что отключаете свет, канализацию, прекращаете вывоз мусора. Думаете всех в говнеце утопить? Так это я вас утоплю!
- Что вы кричите? - спросил кто-то над моим ухом. - Что вам надо?
В темном дверном проеме стоял высокий человек в балахоне. Его заплетенные в косу волосы лежали на плече, концы губ скорбно опускались книзу, и в глазах светилась печаль.
- Мне нужны бумаги для морга, мне там надо получить тело. И ещё доверенность, - сказал я, испытывая неловкость от взгляда этих печальных глаз. - Я отец. Понимаете?
Человек в балахоне смотрел на меня сверху вниз и кивал в такт моим словам. Он не знал, чей я отец? Или делал вид? Но здесь, на 2-й Пролетарской восемь, меня должны были узнавать сразу, тут все должны были целовать мне руки, вставать к моим рукам в очередь, ждать благословения, ловить каждое мое слово!
Высокий выпростал из рукавов балахона тяжелые, натруженные ладони, поправил косу. Его запястья были в браслетах, в дешевых браслетах из бисера, хипповские фенечки, на пальцах синели наколотые перстни. Новообращенный зэк, блатняга, ударившийся в благодать.
- Бумаги наверху, третий этаж, - сказал он. - Доверенность там же, выдадут по предъявлении паспорта. Паспорт есть?
Я полез за паспортом канадца.
- Мне показывать не надо, - высокий остановил мою руку. - Там, наверху, и покажете. И не кричите!
Я разве кричал? Я был тише воды, ниже травы, скорбь и печаль.
- Хорошо, - прошептал я. - Хорошо!
Высокий посторонился, дал войти, закрыл за мной дверь. Всё погруженное в полумрак здание было заполнено тишиной, лишь где-то, за поворотом уходившего прямо от дверей коридора, раздавались размеренные постукивания и позвякивания, словно там с трудом, преодолевая сопротивление застывшей смазки, пытался вновь запуститься большой часовой механизм. И эта тишина была пронизана тяжелым ароматом подгоревшей гречневой каши, прогорклой подливки, и я подумал, что несчастья, беды усиливают осязаемость окружающего, делают все вокруг более предметным и материальным, а смерть, смерть близкого человека, даже такого, какого ни разу и не видел, делает всё ещё более выпуклым и рельефным. Смерть - высшая точка, пик, предел.
- Вы правы, - сказал высокий. - Мне тоже так кажется...
- Вы читаете мысли?! - поразился я.
- Вы всё произнесли вслух, - высокий невозмутимо подвел меня к ведущей наверх лестнице. - Третий этаж, комната тридцать один. Вас ждут...
Я начал подниматься по ступеням. Да, здесь раньше действительно располагалось спецстройуправление, по этой лестнице к начальству поднимались прорабы и мастера участков, собравшиеся качать права, и тушующиеся в этом присутствии власти работяги, оставившие после себя на стенах замасленные полосы примерно на высоте плеча и чуть менее отчетливые - на уровне локтя. Почему мой сын, такой богатый человек, не сделал ремонт в своей штаб-квартире? Пожалел денег? Не успел? Не считал это нужным?