Вконец подавленный, он умолк. Бэльян слушал с непроницаемым лицом. Может, этот человек – сумасшедший? Или попросту гомосексуалист, коему поручена смехотворно неподходящая работа? У Бэльяна закружилась голова. Жара усиливалась. Человек, назвавший себя Вейном, вышел из караван-сарая и торопливо зашагал по темному переулку, который через базары вел к Цитадели. Джанкристофоро лениво показал на него пальцем.
– Этому человеку многое известно о красках и маслах, и еще он знает арабский. У него можно многому научиться, но лучше, наверно, этого не делать. Он алхимик, и у него есть близкие друзья при мамлюкском дворе. По обеим причинам он весьма опасен. Полагаю, на днях он сделается вероотступником, что очень жаль, ибо ему многое известно о том, к чему нам следовало бы подготовиться.
Джанкристофоро, прищурившись, взглянул на небо, как бы обдумывая следующие слова. Но произнести их он так и не успел, ибо перед ними в одно мгновение выросли возникшие из тьмы в глубине кофейни двое вооруженных ятаганами турок, которые без лишних усилий и слов связали ему руки и вместе с третьим турком, присоединившимся к ним на площади, повели своего пленника туда, куда уже удалился Вейн, – в направлении Цитадели.
Поначалу Бэльян был слишком потрясен, чтобы пошевелиться, а затем верх взяла вполне уместная осторожность. Даже не попытавшись последовать за ними, он взял оставленную Джанкристофоро книгу и с деланым безразличием направился обратно к караван-сараю. Он сообщил о том, что произошло, венецианским торговцам, и их старший, консул из Александрии, сказал, что в понедельник, когда вновь откроются присутственные места, через давадара будет подан протест. Но что, собственно, произошло? Безусловно, турки были либо должностными лицами, либо солдатами. Это можно было понять по тому, как избирательно, гладко и умело они все проделали. Может, за Джанкристофоро от самой Александрии тайно следили шпионы? Может, все дело в его критических замечаниях по адресу турецких шлюх? Или по адресу Вейна, друга мамлюков? Не нарушил ли он какого-нибудь неизвестного правила арабского этикета? А может, в тот момент, когда мимо случайно проходили мамлюкские блюстители порядка, он попросту подсунул лавочнику фальшивую монету?
– Все мы можем исчезнуть подобным образом, каждый из нас, и христианский мир даже пальцем не пошевельнет, чтобы нас спасти, – задумчиво заметил француз.
Позднее, когда европейцы отправились на дневные празднества, они все еще нервничали и вышли все вместе под предводительством консула, Альвизе Тревисано. Ипподром, где происходили игры, располагался у основания Цитадели, и именно там под руководством инструкторов-евнухов проходили обычно строевое обучение молодые мамлюкские невольники. Несмотря на сильное желание увидеть их на маневрах, Бэльян был слишком взволнован, чтобы тотчас же покинуть безопасный караван-сарай. Поэтому в тот день он не пошел вместе со всеми. Оставшись один, он поднялся на крышу, прихватив с собой книгу Джанкристофоро. По какой-то причине о книге он никому не сказал.
Особого впечатления книга не производила: десятка два листов большого формата, слабо скрепленных ниткой. Бэльян с удивлением заметил, что заглавие находится на обороте книги и изображено паучьей арабской вязью. Он раскрыл книгу. Письмена внутри были тоже арабские, в том же духе сумбурного паучьего танца, но между арабских строк кто-то попытался мелким почерком вписать итальянский перевод. Сосредоточенно наморщив лоб, Бэльян начал читать.