Все это очень интриговало меня. Как бывает с детьми, я все время следил за ними, надеясь разгадать их секреты; ничего не открыв, я отчаялся и в конце концов обратился за разъяснениями к Агате. Бедная старуха заставила меня пообещать, что я никому не скажу ни слова, и призналась, что мой опекун был колдуном.
Доктор Вебер, между прочим, оказывал на негритянку особое влияние: эта женщина, обыкновенно такая жизнерадостная и готовая хохотать по пустякам, дрожала как осиновый лист, стоило хозяину случайно опустить на нее взгляд своих серых глаз.
Вы скажете, господин Франц, что это никак не связано с источником Шпинбронна… Но подождите, подождите… вы скоро поймете необычайную взаимосвязь всего, о чем я рассказываю.
Я уже говорил, что в пещере бесследно исчезали птицы и даже животные покрупнее. После бегства отдыхающих некоторые старожилы Шпинбронна вспомнили молодую девушку, Луизу Мюллер. Она жила со своей увечной бабушкой в домике неподалеку от озерца и лет пятьдесят назад пропала. Однажды утром Луиза пошла в лес собирать травы, и больше ее никто не видел… Через три или четыре дня лесорубы, спускаясь с гор, нашли ее серп и фартук в нескольких шагах от пещеры.
Стало понятно, что скелет, вымытый водопадом и ставший предметом красноречивых рассуждений доктора Хезельносса, принадлежал не кому иному, как исчезнувшей Луизе Мюллер. Вероятно, бедную девушку увлекло в бездну то же таинственное влияние, что ежедневно расправлялось с более слабыми существами!
Вы спрашиваете, что это было за влияние? Никто не знал. Но жители Шпинбронна, суеверные, как все горцы, были убеждены, что в пещере обитает дьявол. Ужас вскоре распространился по всей округе.
Как-то в июле 1802 года дядюшка занялся классификацией насекомых. Накануне он поймал несколько любопытных экземпляров. Я стоял рядом, держа в одной руке свечу, а в другой иглу с раскаленным на огне кончиком.
Сэр Томас сидел, откинувшись в кресле у окна и положив ноги на табурет. Он поглядывал на нас и задумчиво курил сигару.
За это время мы с сэром Томасом Хейвербургом очень сблизились. Мы каждый день ездили в лес в его коляске. Он любил слушать, как я болтал на английском, и хотел сделать из меня, как он выражался, «настоящего джентльмена».
Доктор Вебер закончил надписывать этикетки, открыл ящик с самыми крупными насекомыми и сказал:
— Вчера я поймал на дубе великолепного жука-оленя, Lucanus cervus. У него есть одна особенность: правый рог разветвляется на пять отростков. Редкий экземпляр.
Пока он говорил, я подал ему нагретую иглу, которой он пронзил насекомое, закрепляя его на пробковом донышке.
Сэр Томас встал, подошел к ящику и уставился на крабового паука из Гвианы. На его широком румяном лице явственно отразился ужас.
— Это, без сомнения, самое чудовищное создание природы, — вскричал он. — Я дрожу от одного взгляда на него!
Его лицо и впрямь внезапно побледнело.
— Ха! — сказал мой опекун. — Все это детские предрассудки. В младенчестве вы услышали, как закричала кормилица при виде паука… сами испугались… и впечатление осталось. Но если вы рассмотрите паука под сильным микроскопом, вы будете поражены совершенством его органов, их восхитительным расположением, их изяществом…
— Меня от него тошнит, — отрезал коммодор. — Фу!
Он повернулся на каблуке.
— Тьфу! Не знаю почему, но при виде паука у меня леденеет кровь…
Доктор Вебер рассмеялся. Но я испытывал те же чувства, что и сэр Томас.
— Да, дядюшка, — взмолился я, — нужно выбросить из ящика это уродливое животное… оно такое отвратительное… и всех остальных тоже…
— Маленький глупец! — сказал доктор, и его глаза засверкали. — Кто тебя заставляет смотреть на них? Если они тебе не нравятся, ступай, погуляй где-нибудь.
Очевидно, он не на шутку разозлился. Сэр Томас, который стоял у окна и смотрел на горы, быстро обернулся, взял меня за руку и ласково сказал:
— Твой опекун, Франц, привязан к своему пауку… А мы с тобой предпочитаем деревья… траву. Поедем-ка в лес.
— Да-да, ступайте, — сказал доктор. — Возвращайтесь к ужину. В шесть часов.
Затем, повысив голос, он шутливо добавил:
— Не поминайте лихом, сэр Хейвербург!
Сэр Томас повернулся и рассмеялся, и мы вышли. Коляска, как всегда, ждала коммодора перед домом. Отослав слугу, он сам взялся за вожжи. Он усадил меня рядом, и мы покатили в горы.
Наша коляска медленно поднималась по песчаной дороге. Мною овладела невыразимая печаль. Сэр Томас также был мрачен. Заметив, что я загрустил, он сказал:
— Тебе не нравятся пауки, Франц! Мне тоже. Слава Богу, у нас опасные пауки не водятся. Крабовый паук из ящика твоего дядюшки обитает в Французской Гвиане. Он живет в болотистых лесах, где всегда поднимаются влажные и горячие испарения. Только при такой температуре паук способен выжить. Он опутывает деревья своей паутиной, точнее сказать, громадной сетью и ловит в нее птиц, как наши пауки — мух… Но лучше выбрось из головы эти отвратительные образы и выпей глоток моего старого бургундского!
Он повернулся, поднял крышку задней скамьи, нашарил в соломе дорожную флягу и налил мне полный кожаный стаканчик.
Я выпил и сразу повеселел. Вскоре я уже смеялся над своими страхами.
Коляска, запряженная маленькой, тощей и нервной, как коза, арденнской лошадкой, взбиралась на крутой склон. В вереске жужжали мириады насекомых. В сотне шагов выше и справа виднелся темный край леса Ротальп; его темную чащу, поросшую дикой травой и колючим кустарником, пронизывали тут и там яркие лучи света. Слева шумел источник Шпинбронн, и чем выше мы поднимались, тем синее становились вспененные серебряные воды, тем громче звучали их кимвалы.
Я был очарован пейзажем. Сэр Томас, откинувшись на сиденье и подняв колени почти к подбородку, впал в свою привычную мечтательность, а наша лошадка, переступая ногами и склонив голову к груди, борясь с весом коляски, тащила нас по краю обрыва. Вскоре склон стал не таким крутым: здесь простиралось пастбище Шеврейль[4], окруженное трепетными тенями… Все это время я любовался окрестностями, не отрывая взгляда от бесконечной шири — но, когда на лицо упала тень, я повернулся и увидел, что мы оказались в ста шагах от пещеры Шпинбронна. Поток, падавший затем в долину, разливался небольшим озерцом с устланным песком и черной галькой дном. Вода была такой чистой и прозрачной, что могла показаться ледяной, не поднимайся с поверхности пар. Озерцо обрамляли чудесные зеленые кусты.
Лошадка остановилась, переводя дыхание. Сэр Томас приподнялся и осмотрелся.
— Как тут спокойно! — сказал он. — Будь я один, Франц, я поплавал бы в этом озерце, — добавил он, помолчав.
— Так почему бы вам не искупаться, коммодор? — предложил я. — Я могу пройтись… На ближайшем холме есть отличная лужайка с земляникой… Нарву цветов… Через час вернусь.
— Прекрасная мысль, Франц!.. Доктор Вебер говорит, что я пью слишком много бургундского… Поборемся с вином минеральной водой… Мне нравится вон тот песчаный бережок…
Мы оба слезли с коляски. Он привязал лошадку к невысокой березе и махнул мне рукой на прощание.
Усевшись на мох, он начал разуваться. Когда я уже уходил, он крикнул мне вслед:
— Через час, Франц!
Это были его последние слова.
Через час я вернулся к источнику. Лошадка и коляска были на месте. Одежда сэра Томаса лежала на берегу. Солнце садилось. Тени становились длиннее. Ни единая птица не пела в ветвях… не слышно было и шороха насекомых в высокой траве. Над одиноким озерцом словно нависало безысходное молчание смерти. Испуганный этой тишиной, я забрался на скалу над пещерой, посмотрел по сторонам…
Никого! Я крикнул… Никакого ответа! Только эхо повторило мой голос, вселив в меня страх… Сумерки медленно сгущались… Неизбывная тоска сжала мне грудь. Я вдруг вспомнил о пропавшей девушке и бросился вниз, но у входа в пещеру застыл в невыразимом ужасе. Там, во мраке пещеры, горели две красные, неподвижные точки.