Я уверен, что Желтоножка, Желтобрюшка или даже Буроног даже и не сладили бы с нею.
И действительно, при встрече с нею Буроног боязливо шарахнулся в сторону.
И вдруг она проповедует безмолвие! Покорность! Непротивление злу!..
Глупая муха! Она щадит мои нервы, принимая меня за какую-то тряпку!..
Это у чукчей боги из тряпок делаются!
Я покажу мухам, из тряпок ли сделан я!..
Стыдно сознаться, но грешно утаить, что в этот вечер я с особым злорадством придумывал способ, как бы натолкнуть гигантскую муху на Желтонога.
— В его лапах, сударыня, забудешь всю философию!
Но случилась неожиданность. В то время как муха эта сидела молча на грубо сотканной паутине Желтонога, последний увлекся, обсасывая большой черный комок, скомканный из нескольких комнатных мух.
Муха-философка наслаждалась dolce far niente[18], воображая себя на даче в гамаке.
Вдруг к ней подкрались с разных сторон Белобрюх и Буроног и вонзили свои паучьи челюсти один с правой, а другой с левой стороны.
Забыв философию, она неистово затрепетала всем телом.
Эхо был писк, визг, но не философия.
Но не тут-то было: цепкие лапы пауков впились в нее, мешая трепыханьям крыльев. В адских муках она призывала меня.
А я отвечал ей смехом, божественным смехом.
Помните у Гомера:
— Боги радуются победе сильных!
Белобрюх и Буроног в упоении крови сосали каждый свою сторону.
Муха уже давно и верещать бросила.
Она все хирела да хирела, делалась тоньше да тоньше. И вот совсем превратилась в фикцию.
И тут только впервые Белобрюх заметил, что сосет ту же самую муху, что и Буроног.
Белобрюх брезгливо отступил, предоставляя Буроногу досасывать фикцию.
Буроног дососал так, что от фикции осталась только фикция.
(Этот рассказ показывает, что я ничуть не поддавался на слова ханжей и вовсе не требовал от мух безусловной покорности паукам).
Мы, боги, любим борьбу. Она развлекает нас. Вы подумайте только, как нам было бы адски скучно в своем одиночестве, — не забывайте, что каждый порядочный бог одинок, — един.
Ходить в гости к другим богам не принято, потому что каждый бог считает всякого другого бога крамольником: пешересский[19] бог плюет на папуасского, самоедский на черемисского, чувашский на мордовского, а я лично считаю крамольниками всех, кроме себя.
Итак, нам адски скучно. Чтобы развлечься, мы и создали себе мирки, населив их поклонниками.
Поклонники — это марионетки, которые ценятся тем лучше, чем хитрее спрятаны концы веревочек, за которые они держатся.
Нас, богов, обвиняют в жестокости, в глухоте, в слепоте, в невнимательности к нуждам поклонников.
Откровенно говоря, во всем этом мы очень повинны.
Первые дни, когда я бросал мух в паутину на верное истерзание Желтоногам и К°, я краснел от стыда.
Мне казалось жестоким ради собственного развлечения потакать кровожадным инстинктам разных негодяев.
Но, мало-помалу, всматриваясь в психологию мух, я привык их презирать, привык относиться к ним без сожаления.
Они всячески оправдывали мою жестокость, списывали мою вину на свой счет, укоряли друг друга, себя, мошек, пауков, погоду, кого угодно, только не меня.
Они еще более подобострастно стали относиться ко мне, и я их, повторяю, научился презирать. Они меня научили этому.
Видя, что мне моя жестокость сходит с рук безнаказанно (только вогулы, вотяки, лопари, эскимосы да еще кое-какие народики отваживаются в случае неудачи колотить своих богов), я положительно обнаглел. Удваивал, утраивал жестокость и ждал.
Мне интересно было, когда мухи выйдут из терпенья.
Но они созывали митинги, открывали заседания, устраивали религиозные процессии, пели хором «Те Deum laudamus!»[20], постились, объявляли голодовку и терпеливейшим образом несли все, что я ни придумывал самого жестокого.
А меня их терпение раздражало, злило, бесило.
Не было границ моего гнева.
Я любил наблюдать за веселыми играми безобидных ягодных мошек.
Их жизнь была полна флирта и беготни.
По гладкому паркету стекла банки бегали они взапуски, причем сплошь и рядом за одной мошечкой устремлялось, страстно трепеща крылышками, несколько кавалеров.
Мошечка приостанавливалась, флиртовала по очереди с каждым из кавалеров.
Кавалер, отфлиртовав с одной, тотчас же бежал флиртовать с другой мошечкой.
На баночном дне лежал кусок сахара и несколько ягод.
Тут же кавалеры снова настигали их и снова флиртовали.
Тут же копошились маленькие, беленькие червячки и тут же превращались они в куколок, и из них образовывались новые невинные мошечки-барышни…
Образовывались и, не теряя времени, спешили заняться сладостным флиртом и веселым хороводом.
И вся жизнь была какою-то веселою спешкою. Словно я им заповедовал: плодитесь, размножайтесь и наполняйте банку.
Между тем слишком усердное заполнение банки не входило в мои интересы.
Паучата еще недостаточно подросли, чтобы использовать такую массу живого товара. Именитые же пауки вовсе пренебрегают мошками, жадно набрасываясь на мух.
Я даже не знаю вообще, употребляют ли Желтоног, Сухоног, Буроног и прочие мошек.
Чтобы выяснить этот вопрос, я решил прекратить доставку живых мух.
Первый, кто заметил мой замысел, были мухи. Они тревожно озирались, ища, не прибудет ли сквозь заветную воронку новый транспорт жертв.
Они знали, что к определенному часу Желтоногу потребуется столько-то мух, Буроногу столько-то, Белобрюху столько-то, паукам второго ранга столько-то; у них была составлена точная роспись этой «естественной убыли мухонаселения».
Но они привыкли, что их бог, т. е. я, компенсирую эту убыль соответствующей прибылью.
И вдруг…
Начались митинги, религиозные процессии, посты и прочее.
Первый из пауков, Буроног, понял, что что-то неладно:
— Что за черт, мне опять попалась постная муха!.. Очевидно, у них какое-нибудь брожение на религиозной или политической почве!
— А мы и не заметили, — возразили ему близнецы Скула и Брошка, — постных мы или скоромных глотали мух…
Желтоног не слыхал их разговора, а тоже удивился:
— Что за черт! Какой у меня дьявольский аппетит! Обыкновенно десятка мух за глаза бывает довольно, а сегодня одиннадцать высосал и все еще в животе бурчит… Надо будет еще половить…
А так как он, Желтоног, страшно разжирел и изленился, то предпочел воспользоваться парочкой мух, схваченных для себя Буроногом.
Буроног вознаградил себя, выхватив жертву из лап Сухонога.
Тот обидел Желтобрюшку.
Желтобрюшка Черноножку.
Черноножка Скулу.
А Скула десяток безымянных пауков.
Те же в свою очередь произвели дебош, неожиданно напав на митинг мух и раскарав их вволю.
Однако ни один из дебоширов не тронул ни одной мошки, презрительно уступая их мелюзге-паучатам.
— Погодите! То ли вы запоете завтра, когда больших мух не хватит на всех!..
Мух, действительно, оставалось каких-нибудь три десятка. Этого было мало.
Пауки поняли это и встревожились. Собрались было на митинг, чтобы обсудить, за какие грехи мух покарал их бог.
Конечно, Желтоног и Буроног не пришли на митинг.
— На наш век мух хватит, — вполне резонно рассуждали они, зная, что я не допущу их до голодной смерти.
Мало того, Желтоног сделал вид, будто хочет разогнать митинг.
Все пауки второго ранга рассыпались в разные стороны и запрятались по углам.
Мухи же, недовольные вчерашним дебоширством, решили забастовать и ни за что не лезть в паутину добровольно.
Вернувшись с прогулки, я застал умилительную сцену. Все пауки и мухи сидели вкруг той воронки, в которую я им раньше бросал «прирост населения».
Все ожидали, что сегодня я смилостивлюсь. Каково же было разочарование и тех и других манифестантов, когда я в воронку бросил… Горенога.
20
