— Да ведь теперь его сиятельство может тоже сказать вам «шалишь».
— Ну, это ещё вилами на воде писано, кто кому… — сверкнула она глазами, в которых отразилась дьявольская решимость.
Он понял, что она не только будет бороться за свое положение, но даже, пожалуй, останется победительницей.
Сердце его болезненно сжалось — его рабству, таким образом, не предвиделось конца. К этому чувству присоединился и страх за Глашу, которой несдобровать за любовь к нему со стороны этой мстительной женщины.
Он грустно поник головой.
Минкина чутьем догадалась, что происходило в его душе.
— Теперь можешь и восвояси идти, пока не позову, поздно, да и натолковались… — небрежно бросила она и вышла из комнаты.
Егор Егорович покорно исполнил волю властной хозяйки. Последняя же, прийдя в свою спальню, не раздеваясь, бросилась на кровать и около часу пролежала навзничь, не переменяя позы, с устремленными в одну точку глазами.
Она обдумывала план борьбы.
Вдруг она вскочила с постели.
— Молода… добра… — вслух произнесла она.
План был готов.
XI
Мечты разбиваются
Со дня свадьбы Талечки прошло уже несколько месяцев. Попав в вихрь высшего петербургского света того времени, в водоворот шумной, с разнообразными, одно за другим сменяющимися впечатлениями придворной жизни, молодая графиня ходила первое время в каком-то полусне. У неё не было времени сосредоточиться, задуматься не только над пестрой волной новых лиц, хлынувших на неё, но даже над своим собственным мужем, которого она видела только за обедом или перед сном, и даже в первом случае очень редко с глазу на глаз, так как почти ежедневно за столом являлся Петр Андреевич Клейнмихель и ещё несколько приглашенных. По вечерам он обыкновенно лишь вводил её в бальные залы и оставлял в кругу плеяды блестящих, но далеко не симпатичных аристократок — она чувствовала себя в этом обществе инстинктивно чужою, каковою они считали и её, допуская до себя лишь в силу исключительного положения её мужа. Наталья Федоровна, впрочем, не забывала о своих предсвадебных мечтах, мечтах, которым принесла она в жертву свою молодость, красоту, свою первую, сильную, ещё не совсем угасшую любовь, но, увы, они разбивались мало-помалу.
Принимать участие в делах всесильного своего супруга для неё оказалось только благочестивым желанием, тем puim dosiderium, равносильным с полной неосуществимостью.
Люди, имевшие надобность в графе, а таких было тогда в Петербурге тысячи, пробовали зондировать почву со стороны влияния на него его молодой супруги, но вскоре разочаровались.
Первая же попытка молодой графини на поприще ходатайства перед мужем за одного просителя встретила со стороны графа не только решительный и бесповоротный отказ, но даже ухудшила положение дела, за успех которого ходатайствовала Наталья Федоровна.
Графиня, хотя это далеко было не в её характере, попробовала взять настойчивостью, но наткнулась на почти резкий ответ, в первый раз услыхала грубый тон мужа, обращенный по её адресу.
— Знай раз навсегда, Наталья, что дела служебные и государственные не бабьего разума дело, и никакого я вмешательства в них бабы не потерплю, а тех дураков, которые с ними к тебе лазают, я от этого отучу по-свойски, — заметил ей Алексей Андреевич, когда она вторично, воспользовавшись его добрым расположением духа, заговорила о каком-то чиновнике, просившем похлопотать о повышении, так как он обременен был многочисленною семьею.
Разговор происходил в будуаре графини, и граф, сказав ей эти слова, быстро вышел и сильно хлопнул дверью.
Так окончилась общественная деятельность мечтательной энтузиастки.
Она обратилась к благотворительности. Толпы нищих стали собираться на угол Литейной и Кирочной улицы к дому 2-й артиллерийской бригады, где жил граф Аракчеев, и получали щедрую милостыню из рук молодой графини, их ангела-хранителя. Слух об её благотворительности облетел все окраины тогдашнего Петербурга, где в лачугах и хижинах ютился неимущий люд. Нищие собирались обыкновенно во время отсутствия графа по делам службы, но однажды он, вернувшись ранее обыкновенного, застал выходящими со двора несколько десятков оборванцев.
— Это что такое? Отправить в полицию! — кратко и гневно распорядился он. — Кто впускал?
— По приказанию её сиятельства! — пробормотал дежуривший у ворот перепуганный насмерть солдатик.
— Отправить! — повторил граф. — Впредь не пускать к дому на выстрел.