Настасья Федоровна стала как бы с трудом приподниматься на постели.
— Все исправно, благодарствуй… Лежи, лежи… — уже более мягким голосом произнес граф. — Что чувствуешь?
— Да теперь как будто сразу полегчало, как благодетеля моего ваше сиятельство увидала, думала уже околею, не увидя ясных очей ваших, под сердце так все и подкатывало…
— Ну, колеть-то ещё рано… поживешь… и сердце авось успокоится… — с лукавой усмешкой заметил Аракчеев.
— Хозяюшке-то, её сиятельству, как имение приглянулось, все ли в порядке нашла в своих апартаментах, — пропустила как бы мимо ушей шутку графа Минкина.
— Кажись, всем довольна, только устала после дороги, растрясло её, лежит, отдыхает…
— С чего же это растрясло, экипаж-то, как люлька, покойный…
— Хилая она у меня, Настасья, хилая… — как бы жалобным тоном заметил граф.
— Х-и-и-и-лая! — протянула Минкина и с соболезнованием покачала головой.
Алексей Андреевич, освоившись с полумраком комнаты, различил теперь вполне черты лица своей домоправительницы. Ему показалось, что она на самом деле похудела, хотя это не уменьшало её красоты, а мягкий свет лампад, полуосвещая её лицо с горевшим лихорадочным огнем, устремленными на графа глазами, придавал этой красоте нечто фантастическое, одеяло было наполовину откинуто и высокая грудь колыхалась под тонкою тканью рубашки.
Граф присел на край кровати.
В глазах Настасьи Федоровны мелькнул чуть заметный огонек торжества.
— Может, спать хочешь, я уйду, коли беспокою… — заметил граф сдавленным голосом, видимо, лишь для того только, чтобы что-нибудь сказать.
— И что ты, батюшка, граф, родимый мой, свою верную рабу обижать вздумал; беспокоишь, да я нонешний день светлым праздником почитаю, что пришел ты, милостивец, навестил меня, болящую.
Настасья Федоровна совершенно неожиданно для графа схватила его руку и стала покрывать её жаркими поцелуями.
— Перестань, перестань! — смущенно бормотал он, стараясь выдернуть руку, но Минкина крепко держала её в своих руках.
— Уж дай хоть на часок отвести душеньку… — почти сквозь слезы проговорила она.
Граф не выдержал и, наклонившись, поцеловал её в голову. Несколько минут оба молчали.
— Ты как же приняла известие, что я… женился?.. — с трудом, еле выговаривая слова, произнес Алексей Андреевич.
— Известное дело как, порадовалась, что по сердцу себе нашел из своего круга, от души пожелала счастья моему благодетелю. Сказывали, что графиня и красавица писаная, и доброты ангельской. Чай, не солгали мне, ваше сиятельство?
— Нет, она ничего, хорошенькая и добрая… — довольно равнодушно заметил он.
— Ну, о наследнике или наследнице, не слыхать ещё? — с дрожью в голосе спросила Настасья.
— Нет, — мрачно ответил граф, — да кажись и не будет, говорю, она хилая.
— Не будет, вот грех какой, а может, Бог и пошлет, поправится её сиятельство, летом на вольном воздухе. Знаю ведь я, граф милостивый, сердцем чую, что ты женился из-за ребеночка, тогда ещё мысль эта в голову тебе запала, когда открылся обман мой окаянный относительно Мишеньки.
— А что он? — спросил Алексей Андреевич, чтобы переменить разговор.
— Растет сиротинушка, все папу вспоминает, несмышленыш ещё, так я, прости мне, Господи, ему не сказывала, что нет у него ни отца, ни имени, а привязалась я к нему, как на самом деле к сыну… уж так привязалась.
— И дело, что не болтаешь вздору ребенку, что он поймет теперь, вырастет, будет ещё время растолковать ему, — задумчиво отвечал граф.
Снова произошла довольно длинная пауза.
— Я не то хотел знать… радовалась ты или не радовалась. Я хотел спросить тебя, что ты о себе-то подумала, когда узнала, что я женюсь, — начал Алексей Андреевич.
— О себе? Да что же мне о себе думать-то, разве я своя, я твоя, благодетель мой, до конца живота твоя, что захочешь ты, то с верной холопкой сделаешь, захочешь — при себе оставишь, а захочешь — на двор с Мишей выкинешь или, может, одну — твоя воля графская, а мне чего же о себе думать.
— Вот ты какая!
— А то какая же, разве не знаешь!.. Раба, до гроба раба твоя, хочешь — со щами ешь, хошь — с маслом пахтай… ни слова не скажу, все снесу безропотно и ласку, и побои от руки твоей, родимый мой.
Она снова стала покрывать поцелуями его руку, которую он по забывчивости оставил в её руке. От сильного движения ворот её рубашки расстегнулся, и перед глазами графа мелькнула её обнаженная грудь. Она заметила это, выпустила его руку и стала торопливо застегиваться, но он уже привлек её к себе.