— Все, оказалось, устроилось к лучшему, — закончила она. — Талечка счастлива, да и я, слава Богу, давно вылечилась от этой любовной болезни…
По мере рассказа подруги, Наталья Федоровна постепенно приходила в себя. Это открытие, почти циничное глумление молодой девушки над тем светлым прошлым, которое графиня оберегала от взгляда непосвященных посторонних людей, от прикосновения их грязных рук, как за последнее время решила она, производило на неё ощущение удара кнутом, и от этой чисто физической боли притуплялась внутренняя нравственная боль, и она нашла в себе силы деланно-равнодушным тоном заметить, когда Бахметьева кончила свой рассказ.
— Я не думала, что эти пустяки, это ребячество могли заинтересовать графа…
— Гм! — издал тот неопределенный звук. — На чем же он помешался?.. — обратился граф к Екатерине Петровне.
— Да ведь я не знаю, правда ли это, люди ложь и я тож, рассказывают, что когда он получил приглашение на вашу свадьбу, разосланное всем гвардейским офицерам, то покушался на самоубийство, но его спас товарищ… Это скрыли, объявили его больным… Теперь, впрочем, он поправился… и, как слышно, просится в действующую армию…
— В какую действующую армию, наши войска давно возвратились… — недовольным тоном буркнул граф.
— Ну, значит, когда будет война… — смеясь сообразила Бахметьева.
— Разве когда будет, — невольно улыбнулся граф, — тогда, пожалуй, хоть и не просись, пошлют…
Графиня сумела по наружности совершенно равнодушно принять и это известие о покушении на самоубийство любимого ею человека, покушении, доказывавшем ей силу отвергнутой ею его любви.
Такою часто силою управления собой обладают нервные люди. Эта сила укрепилась в молодой женщине в данном случае нежеланием допустить этих теперь уже прямо ненавистных ей людей в святилище её сердца.
Разговор перешел затем на другие темы; граф предложил пройтись в парк и, идя рядом с немного отставшей от Натальи Федоровны Екатериной Петровной, наклонился к ней и тихо сказал:
— Мне бы хотелось поподробнее слышать от вас рассказанную историю, вы не имеете обыкновения тотчас после ужина ложиться спать?..
Бахметьева лукаво посмотрела на Алексея Андреевича и, в свою очередь, прошептала:
— Нет, я долго не сплю…
— Позвольте зайти к вам сегодня…
— Милости просим…
XIX
Новая соперница Минкиной
Было два часа ночи на 19 сентября.
Екатерина Петровна Бахметьева лежала в постели, но не спала, она, впрочем, только что успела лечь, так как не более получаса тому назад от неё вышел граф Алексей Андреевич. На её губах ещё горели его поцелуи, в ушах раздавались его клятвы и уверения.
Она отдалась ему. И этот шаг не был для неё неожиданностью. Она была к нему подготовлена, скажем более, она давно решилась на него, убеждаемая доводами своего красивого кузена Сергея Дмитриевича Талицкого.
Пусть поэтому не удивляются дорогие читатели, что это совершилось так, с первого взгляда, неожиданно быстро.
Несмотря на то, что с момента нашего знакомства с обеими девушками, Хомутовой и Бахметьевой, не прошло и двух лет, время это успело сильно изменить их обеих, и если брызги житейской грязи только недавно коснулись молодой графини Аракчеевой и совершили в её внутреннем мире внезапный мучительный переворот, то что касается её подруги, она, увы, сравнительно, гораздо ранее окунулась с головой в грязный житейский омут.
Единственная, балованная дочка, далеко не воспитанная в строгих нравственных правилах, с пылким темпераментом, дурно направленным самолюбием и необузданным характером, Катя Бахметьева в этих своих душевных свойствах носила причину своего раннего падения. Увлекшись Николаем Павловичем Зарудиным, она капризно и настойчиво шла к цели, приняла, как должную дань, жертву подруги, а когда цель эта не была достигнута, поплакала, как ребенок над сломанной игрушкой, но вскоре утешилась и занялась подвернувшейся ей под руку новой, но эта новая игрушка стала для неё роковой, она сама обратилась в игрушку человека, блиставшего ещё более, чем она, отсутствием нравственных принципов.
Этой новой, поработившей всецело Екатерину Петровну игрушкой был её кузен, Сергей Дмитриевич Талицкий.
Мы только мельком познакомим читателя с этим молодым офицером, рельефным представителем типа тогдашних петербургских «блазней». Его мелкая личность, впрочем, и не стоит, да и не выдержала бы глубоко психического анализа, — это был, в полном смысле, «внешний человек»; красивая, но шаблонная наружность прикрывала его мелкие пороки и страсти, и всю гаденькую натуру не разборчивого на средства кутилы и игрока.