Молодая женщина уже изверилась в людях.
— Хорошо, ступай!.. — сказала она.
Оставшись одна, она несколько времени вертела полученное письмо, как бы боясь его распечатать. Адрес на конверте был написан какими-то полуграмотными каракулями.
— Чего я боюсь, какая я стала слабая, верно, просто просьба о помощи! — ободряла себя графиня.
Она быстро сломала сургучную печать с каким-то затейливым рисунком и вынула письмо, писанное тем же почерком, что и адрес.
Письмо было сложено так, что первое, что бросилось в глаза Наталье Федоровне, была подпись:
«Вашего сиятельства покорная раба Настасья Минкина»,
— разобрала графиня, и вся кровь бросилась ей в лицо.
«Что могла, что осмеливалась писать ей эта женщина?»
Графиня порывисто перевернула письмо и начала читать.
«Милостивая госпожа моя и всепресветлейшая графиня Наталья Федоровна!
Простите меня, окаянную, что осмеливаюсь я утруждать ваше сиятельство моим письмом, но дело касается чести вашей, светлейшая графинюшка, которая мне, холопке вашей верной, дороже жизни, а потому и молчать мне зазорно было бы.
Высказала я напрямки вашему сиятельству грех мой подневольный с графом Алексеем Андреевичем, и поняли меня вы своею ангельскою душою и простили, даже сыночка моего, сиротинку несчастного, ласкать изволили. Так будь я, анафема, проклята, коли за ваше сиятельство душу свою не положу.
Меж тем, ныне в грузинском доме творится неладное, подруженька вашего сиятельства, что осталась здесь после отъезда вашего, в явную интригу с графом вступила, полюбовницей его сделавшись, забыв свой дворянский род и девичество. Что мне, холопке подневольной, простить не грешно, то ей ни в каких смыслах. Ходит же она, бесстыжая, по дому хозяйкою, да и бесстыжий граф ходит гоголем.
Лицемер триклятый в знак верной моей службы приказал на днях поставить невдалеке от барского дома чугунную вазу и тут же от жены своей и от меня, рабы его многолетней, завел полюбовницу.
Не я отписываю к вам, ваше сиятельство, а горе мое горькое, да и жалость сердечная к вам, голубке чистой, моей благодетельнице. Терпеть ли вы, ваше сиятельство, все будете по своей доброте ангельской, али властью вашей как ни на есть накажете её, озорницу и охальницу — все в руках вашего сиятельства, только я, по крайности, спокойна, не оставив вас в неведении.
Вашего сиятельства покорная раба
Бледная, как смерть, Наталья Федоровна замерла на кресле и бессильно опустила руки.
«Что делать? Что делать?» — неслось в её голове.
Наконец, она встала, изорвала полученное письмо в мелкие клочки и стала порывистою походкою ходить по комнате.
«Терпеть, терпеть!..» — мысленно твердила она, повинуясь какому-то внутреннему голосу.
XXII
В церкви святого Лазаря
Бессонная ночь и тревожный, почти болезненный сон ранним утром был результатом полученного накануне графиней Аракчеевой письма грузинской домоправительницы.
Встав после полудня, Наталья Федоровна некоторое время все ещё не могла прийти в себя от пережитых душевных треволнений, машинально выпила она поданную ей чашку кофе и вдруг приказала подать ей одеваться как можно скорее.
У неё явилась внезапная мысль:
«Да, там, на свежей могиле отца-друга, в горячей молитве, может она почерпнуть силу, найти утешение… Ему, отошедшему в тот мир, где нет ни печали, ни воздыхания, может поверить она свою земную печаль, открыть свою душу, он поймет её и помолится за неё пред престолом Всевышнего».
«Туда, туда, скорей, скорей!»
Торопливо одевшись, она приказала подавать экипаж и уехала на Лазаревское кладбище. На кладбище было тихо и безмолвно, не было ни одной души человеческой, так как монахи предавались послеобеденному сну.
Выйдя из экипажа у главных ворот лавры, Наталья Федоровна быстро прошла на дорогую могилу.
Набожно склонилась она перед свежим могильным холмом и устремила полные слез прекрасные глаза на этот клочок земли, под которым был скрыт дорогой для неё человек. Она почувствовала всем своим существом, что не только под землей лежит его бездыханное тело, но что и душа его здесь близко около неё, что эта близкая её, родная душа понимает, зачем она пришла сюда, слышит её страдания, не требуя слов, да она, быть может, и не нашла бы этих слов. Эта немая беседа с отошедшим в другой мир, это все-таки разделение скорби облегчило её; она даже как-то успокоилась, но это спокойствие было роковым. Появившаяся душевная крепость, выразившаяся в ослаблении нервного напряжения, вместе с тем, вдруг ослабила весь её физический организм, она пала ниц перед могильною насыпью и глухо зарыдала.