Эти глаза, впрочем, как будто потускнели и порой казались почти мертвыми.
— Поедемте к мамаше! — подошла к ней графиня Аракчеева.
— К мамаше, — бессознательно повторила больная, но все же беспрекословно положив свою драгоценную ношу на диван, позволила одеть себя.
Вошедшая горничная доложила графине, что карета подана.
— Хорошо, сейчас едем, — заметила Наталья Федоровна, между тем, как Арина надевала на голову Марья Валерьяновны капор.
— Готово! — сказала Арина, взяв под руку больную.
— Вы не возьмете с собой Арины? — спросила вошедшая в комнату Лидочка.
— Зачем это?
— Мало ли что может с больной случиться дорогою… а вы одни.
— Бог милостив, ничего не случится, — заметила Наталья Федоровна уже в передней.
Марью Валерьяновну усадили в карету, графиня села рядом и лакей, вскочив на запятки, крикнул кучеру:
— Пошел!
Карета покатила.
Известие о несчастном положении сестры и дочери как громом поразило Петра Валерьяновича и Ольгу Николаевну.
Первый был вне себя и грозил стереть Зыбина, погубившего его сестру, с лица земли. Петр Валерьянович любил Мери, как называл он сестру, но поступок её с матерью был, по его мнению, таков, что он, по приезде в Москву, не решился сказать за неё даже слова защиты, хотя часто думал о ней, но полагал, что она счастлива с любимым человеком, которого его мать пристрастно описывает мрачными красками.
Эта мысль отчасти примиряла его с разлукой с любимой сестрой, несчастье которой его страшно поразило.
«Быть может, как женщина, графиня преувеличивает!» — мелькнула в его уме слабая надежда, когда он, нервно шагая по гостиной, поджидал Наталью Федоровну, обещавшую тотчас же привезти сестру.
Ольга Николаевна, несмотря на деланно резкий тон, с каким она приняла известие об участи оскорбившей её дочери, была внутренне сильно потрясена рассказом графини Аракчеевой. Её не было в гостиной — она удалилась в свою спальню и там перед ликом Того, Кто дал нам святой пример с верой и упованием переносить земные страдания, коленопреклоненная искала сил перенести и этот удар не балующей её счастливыми днями судьбы.
Перед ликом Того, Кто сам был всепрощение, она, конечно, простила все прошлое своей несчастной дочери и, казалось, любовь к ней в её материнском сердце загорелась ещё сильнее, чем прежде. Ольга Николаевна молила Бога спасти её, если это не идет в разрез Его божественной воле.
Суть этой молитвы была, впрочем, такова, что Ольга Николаевна всецело отдавалась на волю всеблагого Провидения.
— Да будет воля Твоя! — шептали её губы и слова эти были произносимы с редкой верою и со смирением.
Она так забылась в молитве, что ожидаемый приезд дочери не томил её трепетным ожиданием.
В передней раздался звонок.
С помощью выбежавшей прислуги Наталья Федоровна Аракчеева — это приехала она — ввела Марью Валерьяновну в переднюю, раздела и, поддерживая под руку, привела в залу, где их встретили Хвостов и его жена.
Родной дом не произвел, видимо, ни малейшего впечатления на больную: она глядела так же безучастно.
Петр Валерьянович при виде своей несчастной сестры положительно остолбенел — так неузнаваемо изменилась она.
Все прошли в гостиную, где и усадили больную в одно из кресел.
Не узнавая никого из окружающих, она запела свою заунывную песенку.
Хвостов пришел в себя.
— Мери, Мери! — воскликнул он, подходя к сестре сбоку.
Она услыхала зов и повернула голову в сторону Хвостова. В этих глазах не было ни проблеска сознания — она не узнала брата.
Петр Валерьянович отвернулся, чтобы скрыть крупные слезы, брызнувшие из его глаз. Он вынул носовой платок и стал усиленно сморкаться, незаметно для других вытирая слезы.
Екатерина Петровна при виде этой тяжелой сцены вдруг почти упала в кресло и горько заплакала.
На глазах Натальи Федоровны тоже блестели две крупные слезинки.
Ольга Николаевна, которой доложили о приезде её сиятельства с «барышней», как выразилась горничная, медленным шагом, точно желая отдалить роковой момент свиданья с несчастной дочерью, вошла в гостиную.
Увидав сидевшую в кресле, качавшую сверток и напевавшую свою заунывную песенку Марью Валерьяновну, Ольга Николаевна остановилась в дверях и пошатнулась.
Она упала бы, если бы её сын не подоспел к ней и не поддержал её.
— Несчастная, до чего довел её этот ворон!.. — глухо произнесла старуха Хвостова, и на лице её отразились нечеловеческие душевные страдания.