Видимо, она душевно успокоилась, хотя пережила и переживала много горя.
Смерть старухи Хвостовой сильно поразила её, Екатерина Петровна не думала даже, что так горячо была привязана к покойной.
Но это горе было только преддверием другого — сильнейшего. Не прошло и двух месяцев после смерти Ольги Николаевны, как Петра Валерьяновича поразил первый удар апоплексии, за которым вскоре последовал второй, и несчастный, ещё сравнительно молодой мужчина оказался на всю жизнь прикованным к креслу на колесах.
Екатерина Петровна удвоила к мужу свою нежность, но страдания и беспомощное положение боготворимого ею мужа глубоко терзали её душу, тем более, что ей казалось, что Бог наказывает его за неё, за то, что он соединил свою судьбу с такой великой, как она, грешницей — женщины, вообще, зачастую страдают отсутствием логики, а в несчастии в особенности.
Кроме забот о муже, Екатерина Петровна посвятила всю свою жизнь молитве и благотворительности, и в этих подвигах веры и добрых дел, предписанных Евангелием, нашла, наконец, успокоение душе и сердцу.
Она совершенно успокоилась относительно возможности разоблачения самозванства, так как графиня Аракчеева, посетив её несколько раз, дала ей весьма прозрачно понять, что ей не следует опасаться Зарудина, не говоря уже о ней самой.
— Это мой многолетний лучший друг, и право, мы оба довольны, что судьба послала нам в удел лишь духовную близость — такие отношения прочнее и отраднее! — заметила графиня.
По воскресеньям Екатерина Петровна неукоснительно бывала в своей приходской церкви — святых Афанасия и Кирилла, а по большим праздникам ездила к обедне в Новодевичий монастырь и после службы приходила к могильному склепу Хвостовых, где служила панихиды об успокоении душ усопших рабов Божиих Ольги, Марии, Ираиды и Василия.
Потому-то в Успеньев день мы и застаем её в церкви Ново-Девичьего монастыря.
Служба кончилась.
Народ густыми нарядными массами повалил из храма, мешаясь с черной одеждою монашенок.
Екатерина Петровна вышла почти последняя и медленно, с опущенными долу глазами, прошла на кладбище, куда следом за ней направился священник с диаконом, несколько монашенок и кое-кто из богомольцев.
Она не заметила, что почти рядом с ней вышел мужчина брюнет, все время и за обедней следивший за ней каким-то жадным взглядом, и даже опередил её.
Он остановился на паперти, пропустил её мимо себя, внимательно оглядев с головы до ног и медленно пошел по кладбищу в ту же сторону, куда отправилась Бахметьева и духовенство.
Он, однако, не подошел к склепу Хвостовых, а скрылся за один из стоявших поблизости высоких надгробных памятников и стал оттуда снова неотводно следить за Екатериной Петровной.
Началась панихида. Опустевший от мирских пришельцев монастырь, — так как народ уже вышел за ворота, — огласился заунывным служением, особенно гулко раздавшимся среди наступившей тишины.
Кадильный дым синими облаками несся ввысь в прозрачном воздухе августовского светлого дня.
Яркое солнце играло на ризах священнослужителей и на серебре кадильницы.
Погода была превосходная и в самой природе царила такая тишина, что ни один листочек не шевелился на немногочисленных деревьях монастырского кладбища.
Служба кончилась, духовенство и монашенки удалились, ушли и несколько богомольцев.
У склепа осталась одна коленопреклоненная Екатерина Петровна, забывшаяся в горячей молитве за усопших и за своего полуживого мужа.
Следивший за ней брюнет вышел из-за памятника и тихо приблизился к склепу.
Екатерина Петровна очнулась от шума шагов, встала с колен, обернулась и очутилась лицом к лицу с незнакомым ей мужчиной.
— Катя!? — проговорил брюнет.
Бахметьева вздрогнула и бросила удивленно-вопросительный взгляд на незнакомца.
— Ты не узнаешь меня, я стал брюнетом, да и много лет не видались мы с тобой, Катиш — назову уж я тебя, как звала покойная твоя мать…
У Екатерины Петровны подкосились ноги — она узнала голос. Перед ней стоял её кузен Талицкий.
— Сергей!.. — могла только произнести она и пошатнулась.
— А-а-а… узнала!.. — заметил он, успев поддержать её, и бережно усадил на стоявшую у склепа скамейку.
Она сидела, бессильно опустив на грудь свою голову.
— Только я теперь не Сергей, а Евгений, и не Дмитриевич, а Николаевич, и не Талицкий, а Зыбин, — медленно начал он, — как ты не Екатерина Петровна Бахметьева, а Зоя Никитишна Хвостова, урожденная Белоглазова. Славно ты, Катюшка, устроилась…