Лишь под утро она забылась тревожным сном.
На другой день Екатерина Петровна приказала положить в саквояж лишь самое необходимое для дороги.
После утреннего чаю она простилась с мужем.
— Приезжай скорее… Ведь это наша первая разлука! — заметил он.
— Конечно же буду спешить, — отвечала она, целуя его.
— Возьми побольше денег, мало ли что случится дорогою…
— Я взяла достаточно.
— Карета подана! — доложил лакей.
— Кланяйся графине! — крикнул ей вдогонку Петр Валерьянович.
— Прощай!
Екатерина Петровна приказала кучеру ехать в Новодевичий монастырь, от ворот которого и отпустила его домой, а сама, пробыв несколько минут на кладбище монастыря, вышла, наняла извозчика на почтовую станцию, откуда через час уже катила на почтовых по петербургскому шоссе.
При приближении момента свидания с ненавистным теперь для неё Талицким, силы её, казалось, крепли, хотя сердце порой замирало, как бы предчувствуя что-то недоброе…
— Ведь не снесет же он мне голову! — успокаивала она себя.
Почтовая коляска, запряженная тройкой сытых лошадей, с ямщиком, подбодренным обещанием очень щедрой подачки, ехала быстро.
Через несколько часов ямщик лихо подкатил к станционному домику.
Екатерина Петровна вышла из экипажа и вошла по ступеням крыльца.
Дверь отворил перед ней кто-то изнутри.
Это был уже часа два ожидавший её Сергей Дмитриевич.
— Наконец… Я уж начал подумывать, что ты осмелилась меня ослушаться… — встретил он её.
— Я здесь! — холодно отвечала она.
— Вижу… Надо рассчитать ямщика. Отсюда мы поедем в моем экипаже.
— Куда?
— В мое имение, в Новгородскую губернию.
— Зачем? Разве нельзя кончить «дело» здесь? — спросила Екатерина Петровна.
— Нет, здесь кончить нельзя… — со злобной усмешкой ответил он. — Где же тут говорить? Народ, сутолока. Да и что толковать… Поедем… Не хочешь… хуже будет…
Ей ничего не оставалось, как согласиться.
XXI
У лесной избушки
Сергей Дмитриевич Талицкий со своей «спутницей по неволе» приближался к цели своего путешествия.
Дорога шла по отлогому берегу Волхова. На землю уже спустились поздние августовские сумерки, сгущенные бродившими по небу тучами.
Наши путешественники ехали в открытой тележке, на паре обывательских лошадей.
Перемена экипажа произошла от того, что Сергей Дмитриевич на последней станции, ближайшей к его имению, остановился не в станционном доме, а в крестьянской избе, лежавшей близ станции деревеньки, и отпустил почтовых лошадей.
Хозяин избы встретил Зыбина как знакомого, с подобострастием хорошо оплаченного слуги.
Сергей Дмитриевич приказал ему запрячь лошадей в тележку, а сам уселся на скамью, движением руки пригласив Екатерину Петровну сделать то же.
Последняя молча повиновалась.
Путешествие, видимо, не только утомило её физически, но и совершенно разбило нравственно. В её лице появилось какое-то выражение подавленности, с примесью страха.
Сергей Дмитриевич всю дорогу был неразговорчив, угрюмо-задумчив и сидел, глядя куда-то в сторону, с глубокою складкой на нахмуренном лбу.
Продолжительный tete-a-tete с что-то, видимо, замышляющим и всесторонне обдумывающим человеком положительно стал сперва пугать Хвостову, и час за часом этот страх начал действовать все сильнее — ум был положительно парализован, сердце порой совершенно переставало биться.
Она сидела в экипаже, как приговоренная к смерти, автоматически выходила из него на станциях и так же автоматически в него садилась.
В такое состояние она, впрочем, пришла не сразу; в первое время она старалась побороть этот охватывающий все её существо страх, измышляла даже средства отделаться от своего угрюмого попутчика, пробовала заговорить с ним о деле, но получала лишь одно лаконичное «после».
«После!.. После!.. — звучало в её ушах. — Когда же будет это „после“? Что это будет?»
По приезде на несколько станций у Екатерины Петровны мелькала мысль отказаться ехать далее, но мысль, что этот человек может погубить её в глазах мужа, и роковая уверенность, что он не побоится её угроз и не пойдет на уступки, лишала её силы и все более подчиняла её железной воле молчаливого спутника.
Таким образом дошла она до той подавленности, в которой мы застали её почти у цели путешествия.
Вошедший в избу крестьянин объявил, что лошади готовы.