Он долго и всесторонне обдумывал план своего второго кровавого дела.
Теперь эта, попавшая в ловко расставленную ей западню, женщина лежала перед ним бесчувственная, беззащитная.
Это не тронуло закоренелого злодея — он нашел лишь, что это самый удобный момент для совершения задуманного дела.
Поставив фонарь на землю, он вынул из кармана заранее приготовленную толстую веревку, сделал из неё петлю и, наклонившись к лежавшей, приподнял ей голову, накинул веревку на шею и затянул.
Раздался сдавленный крик, затем хрип… и все смолкло.
В это время сверкнула страшная молния и осветила наклоненного убийцу и его несчастную, уже бездыханную жертву, широко раскрытыми, полными предсмертного ужаса, с остановившимся взглядом глазами глядевшую на своего палача.
Громовой удар снова раскатился по небу.
— Кончено!.. — проговорил Сергей Дмитриевич и, подняв труп, быстро пошел по направлению к большой дороге и берегу Волхова, освещая себе путь фонарем.
Начался дождь.
Кругом все было тихо. Он вышел на дорогу. Она была также совершенно пустынна. Ни одного звука, кроме шума дождя и громовых, но уже менее сильных ударов, не долетало до его уха.
Казалось, сама гроза удалялась от места гнусного злодейства. Он спустился по берегу к самой воде.
Река бурливо несла свои мутные волны. Сергей Дмитриевич положил труп на землю, отыскал с помощью фонаря два увесистых булыжника, крепко привязал их к концам затянутой на шее несчастной петли и, напрягая все силы, раскачал и бросил труп в реку.
Раздался плеск воды. Блеснула молния, за которой, но уже через несколько секунд, последовал громовой удар, и все снова стихло.
Дождь стал усиливаться и обратился в ливень.
Поставленный на берег фонарь, неловко задетый Талицким ногою, скатился в воду и исчез.
Он остался среди полного мрака.
По памяти вышел он на большую дорогу и пошел по кочковатому полю к лесной избушке, где думал укрыться от все усиливавшегося ливня.
Нельзя сказать, чтобы он был покоен. Окружавший его мрак пугал его, он ускорил шаги и, наконец, побежал… Ему казалось по мере этого бега, что за ним кто-то гонится по пятам…
Вдруг… Сергей Дмитриевич остановился на бегу.
При мгновенном блеске отдаленной молнии он различил преградившую ему путь белую фигуру.
Это был Евгений Николаевич Зыбин, убитый им в лесу под Вильной шестнадцать лет тому назад.
Он стоял голый и смотрел на него в упор своими мертвыми глазами…
Сергей Дмитриевич узнал его.
— А-а… приятель… ты как здесь… — забормотал Талицкий, не попадая зуб на зуб, и вдруг разразился каким-то диким хохотом…
Голый Зыбин стоял перед ним и все продолжал неотводно смотреть на него.
Сергей Дмитриевич в паническом ужасе попятился назад и почувствовал, что кто-то обхватил его сзади.
Он почему-то вдруг догадался, и эта догадка мгновенно перешла в уверенность, что это была она, только что убитая им Екатерина Петровна. Он почувствовал даже устремленные в его затылок два её мертвые глаза.
Сергей Дмитриевич ещё более похолодел от обвивших его мертвых рук, с которых капала вода.
— И ты здесь… ха, ха, ха… — среди однообразного шума продолжавшегося ливня раздался дикий хохот убийцы.
Он хотел вырваться из этих роковых объятий и бежать, но почувствовал, что ноги не повинуются ему — они точно приросли к земле.
Вокруг него запрыгали какие-то темные фигуры, окружая его все более и более плотным кольцом… В ушах его стали раздаваться дикие звуки, свист, гиканье и какой-то адский хохот…
— Не уйдешь… Попался… — слышались ему злобно-радостные возгласы уже многочисленной толпы окруживших его существ…
Из его груди, как бы гармонируя с этими раздававшимися в его ушах дикими звуками, вырвался снова не менее дикий хохот.
Стало светать…
Сергей Дмитриевич оказался стоявшим между двумя уцелевшими старыми березами, прислонившись к одной из них среди высоких пней срубленных деревьев. Он в темноте взял в сторону от лесной избушки, оставив её в стороне.
В полуверсте виднелась его усадьба.
Но он не узнал местность и не пришел в себя. Он продолжал дико озираться по сторонам и хохотать.
XXII
Третий удар
Прошло уже около недели со дня отъезда Екатерины Петровны из Москвы.
Петр Валерьянович чувствовал себя сравнительно хорошо, хотя нельзя сказать, чтобы не скучал в разлуке с женою, первой со времени их супружества.
Он, впрочем, утешал себя мыслью, что Зоинька, как звал он жену, рассеется от однообразного домоседства с больным мужем и выездом только в приходскую церковь да в монастырь.