Приказ этот поразил, как громом, Петра Валериановича, которому мать, готовя сюрприз, ни слова не сказала о своем ходатайстве.
— Я погиб!.. — схватился за голову молодой офицер.
— Да разве можно служить вблизи этого изверга, — начал Петр Валерианович и около часа рассказывал матери все те нелепые басни, которые ходили про жестокого временщика, как в то время многие называли графа Аракчеева.
Ольга Николаевна испугалась.
— Как же быть-то? — растерянно спросила она.
— Как быть? — отчаянно воскликнул он. — Никак… Надо ехать… С ним шутить неявкою или же подачей в отставку тотчас после назначения нельзя. И зачем я ему понадобился… Кто это добрый человек так порадел за меня…
Ольга Николаевна закусила губу и опустила глаза. Она не решилась сказать сыну, что этим он обязан ей.
Сын в волнении не заметил смущения матери.
Начались сборы и Петр Валерианович, простившись с сестрою и матерью, поскакал в Грузино.
— Бог даст все хорошо обойдется, граф его полюбит, и по службе как шар по мыльной доске покатится, я же буду ещё любезнее с Елизаветой Андреевной и через неё повлияю на графа, — утешала себя Хвостова после отъезда сына.
Судьба, к несчастью, готовила иное.
V
На пути в Грузино
В первой половине 1820-х годов кипели, как известно читателям, работы по созданию военных поселений. Исполнителями их были большею частью артиллерийские офицеры, так как граф Аракчеев недолюбливал инженеров, и эти последние были только составителями смет и проектов. Впрочем, сам Алексей Андреевич зорко следил за производившимися работами, поощряя усердных и карая нерадивых. Офицеров, желавших служить в поселениях, почти не встречалось, и они были переводимы туда большею частью по распоряжению начальства, то есть по указанию графа, или по рекомендации тех начальников, которым он более доверял, вот почему письмо Елизаветы Андреевны имело, несмотря на то, что её сын не любил, когда она кому-нибудь протежировала, такой быстрый и успешный результат.
Проезжая по почтовой дороге от Москвы до Новгорода, Петр Валерианович вечером остановился на одной из почтовых станций, чтобы погреться чаем.
Покончив эту операцию, он стал собираться в дальнейший путь, как вдруг зазвенел почтовый колокольчик, и храп остановившихся под окнами лошадей дал знать о прибытии на станцию нового проезжего, а вслед затем вошел в комнату пожилой господин в помятой артиллерийской фуражке, закутанный в поношенную енотовую шубу.
Вновь прибывший проезжий, пытливо осмотрев Хвостова, приветливо поклонился ему — и Петр Валерианович почтительно ответил на поклон старика.
— А, артиллерист, мое почтение, куда едете? — спросил проезжий.
— В военные поселения…
— А, к Аракчееву, ну и хорошо… — заключил проезжий, усаживаясь на кожаный диван.
— К сожалению, ничего не предвижу в этом хорошего, — с горечью возразил Хвостов.
— Почему же так, или служба так тяжела?
— Не служба, а жизнь. Кто не знает графа, этого жестокого и жесткого человека, у которого нет сердца, который не оценивает трудов своих подчиненных, не уважает даже человеческих их прав, — с горячностью произнес Петр Валерианович, почти до слова повторяя все то, что он несколько дней тому назад говорил своей матери.
— Вот как! А я так знаю, что Аракчеев только лентяев и вертопрахов не любит, пьяниц и мотов преследует, а хорошему слуге и у него хорошо, — протяжно проговорил проезжий, пристально глядя на Хвостова.
— Хорошо слуге, который льстит ему, слуге, который… — начал было снова последний.
— Смеленько, смеленько, молодой человек, смеленько осуждать человека, которого знаете только по слухам, — несколько сурово перебил его проезжий.
— Не я один осуждаю его, — поспешил оправдаться Петр Валерианович, торопливо собираясь выйти из комнаты.
— Мое почтение, желаю счастливого пути, доброй службы и советую не слушаться дураков — может быть, увидимся! — проговорил незнакомец на прощальный поклон Хвостова.
В воротах, при выходе его на улицу, прошмыгнул кто-то мимо него в военной шинели и в фуражке солдатского покроя и взошел на крыльцо станционного дома.
«Это слуга проезжего!» — подумал Петр Валерианович и роковая догадка промелькнула в его уме. Последние слова проезжего несколько его озадачили.
«А что, если это Аракчеев? — подумалось ему. — Вот попался!»
Но почтовая тройка тронулась, зазвенел колокольчик, и Хвостов помчался тою ухарскою прытью ямской езды, какою славилась Русь до искрещения её сетью железных дорог, и на другой день вечером путник был уже у цели своего путешествия.