Все было в Квашнине приятно, ласково, как-то мягко… Мягкий взгляд больших и добрых глаз, мягкость в голосе и во всех его движениях. Он даже ходил и двигался тихо и плавно, точно осторожно и мягко ступал ногами, как бы вечно опасаясь поскользнуться и спотыкнуться.
Этот же самый голубоглазый офицер, с ярким румянцем на белых как снег щеках, был «золотой человек» во всяком затруднительном обстоятельстве, во всяком мудреном деле. Он обладал даром, как говорили товарищи, развязывать гордиевы узлы. Много бед многим его приятелям сошли даром с рук, благодаря вмешательству и посредничеству Пети Квашнина.
— Ты чего меня? — кротко и кратко выговорил он, входя и приближаясь…
— Который час?..
— А это что! — отозвался Квашнин, указывая приятелю на большие часы, которые висели на стене прямо против него. — Это ты за этим звал, чтобы узнать где часы висят?!.. Гляди вон они… третий час… давно по домам пора.
— Нет… присядь… мне нужно… видишь ли, у тебя спросить… — начал Шумский странным голосом, не то серьезно, не то шутливо… Глаза его сияли грустным светом, а полуулыбка на губах скользнула так, как если б он собирался рассмеяться громко и весело.
— Ну, спрашивай…
— Ты сядь… сядь прежде…
— Да нешто дело какое?
— Дело, братец, да еще какое!..
— Ночью… вдруг…
— Да, вдруг… и ночью… Ты не переспрашивай, а слушай. Совет мне твой нужен.
— Совет… А? Знаем… не впервой… Хочешь, чтобы я тебе отсоветовал худую затею, для того, чтобы все-таки, наплевав на мой резон, поступить по-своему… Не впервой… Ну говори, что еще надумал. Спалить все Адмиралтейство, что ли?..
— Нет, ты не отгадчик, Петя… Я хочу у тебя спросить, где мне достать такого питья, от которого спят люди…
— В аптеке… А то и от вина спится тоже…
— Ты не балагурь. Мне нужно это. Как оно зовется?.. Сонное питье… сонный порошок что ли? Ну? Дурман что ли? Мне надо опоить одну милую особу… Понятно сказал, кажется…
— Это уж не чухонку ли? — воскликнул офицер.
— Квашнин! — вдруг выговорил Шуйский глухо. — Я тебе два раза запрещал…
Но голос молодого человека оборвался от прилива мгновенного гнева. Лицо слегка исказилось и губы дрогнули…
— Вона как?! — удивился Квашнин, и, пристальнее глянув в лицо приятеля, он прибавил своим мягким и успокоительным голосом:
— Прости, Миша… Я ведь только сейчас понял. Я все думал, что это у тебя простая зазноба, каких сотни бывают… А ты видно всем сердцем втюрился… Прости, дальше так называть ее не буду… Ну, сказывай…
— Да… Это она… Ее мне надо так взять…
— Это распробезумнейшая затея!.. На этом ты, как кувшин, и головку сломишь! — тревожно вымолвил Квашнин. — И отец твой тебя не помилует и от государева гнева не упасет. Полно, Михаил Андреевич, ты знаешь, что я в этих делах на все руки. Сами вы меня называете любовных дел мастером. Но это… Но эдакое дело… С баронессой!.. Ведь ее отец друг и приятель другой, тоже баронессы, Крюднерши!.. Они оба к одной секте, сказывают люди, принадлежат; вместе на один манер и Богу молятся, и чертей вызывают… Оскорби барона, он к Крюднерше бросится, а та к государю, а государь за графа возмется, а твой отец за тебя… А ты в Ставрополь с черкесами драться улетишь с фельдъегерем…
Наступило молчание. Квашнин глядел в лицо друга во все глаза, широко раскрытые и удивленные, а Шумский понурился и задумался.
— Что ж я буду делать? — выговорил он, наконец. — Я ее так полюбил, как еще никогда мне любить никого… и во сне не грезилось…
— Любишь, а бегаешь от нее как черт от ладана… Не понимаю!..
— Как бегаю?!. — удивился Шумский и, вдруг спохватившись, прибавил: — Да… да, помню… Это в собраньи-то?!.
— Вестимо. Когда я тебе сказал, что барон с дочерью приехали, ты бросил совсем невежливо свою даму среди танца и выскочил из собрания как укушенный, или как прямо бешеный.
Шумский начал весело смеяться…
— Странная любовь, — продолжал уже шутливо Квашнин. — Мы когда любим, льнем к нашему предмету, любезничаем, всюду выслеживаем, чтобы как повидаться… А ты наоборот… А когда барон был с дочерью приглашен государем смотреть парад, кто вдруг сказался больным и ушел с плаца… Ты думаешь, я это не заметил и не понял?!.
— Как?!. — удивился Шумский.
— Так! нешто я вру… Разве этого не было?
— Было. Но никто этого мне так еще не объяснял, ты один заметил.
— Так стало ведь правда! — воскликнул Квашнин, — что ты от баронессы Евы бегаешь, как черт от ладана. Ветхозаветный черт, совсем, братец мой, иначе поступил с первой «имени сего» особой… Он не бегал от нее, а за ней ползал в виде змия, покуда не совратил с пути истинного.