Великое изумление овладело шахом при словах, сказанных старухой, и молвил он: «То, что ты сказала о муже своем и всей семье вашей, мол, умерли — это в руках Божьих, ибо он хранит и умерщвляет, но что касается имущества вашего, что ты сказала, мол, ушло из рук наших, и стали нищими, что же причиной этому?»
Старуха сказала: «Кодав с овец. Царские сборщики налогов взимают кодав с овец, и, чем дальше, тем с каждым годом все тяжелее становится кодав; и так он возрос, что [даже], продав всех тех овец, не смогли мы уплатить кодав и тем избавиться; взяли денег в долг, уплатили кодав, а потом, изо дня в день продавали скарб свой и имущество и выплачивали: часть [в качестве] кодава, а часть — заимодавцам, и [у нас] не осталось ничего, так как кодав — очень тяжелый налог. Государь и его нахарары не знают всего этого, а пишут [лишь] сумму /175/ кодава и дают в руки воинов, а те приходят и, хотят [крестьяне] или не хотят, силой взыскивают, говоря: «В грамоте дивана так написано, то же и нам приказали, поэтому мы взыскиваем столько [именно], и не меньше, ибо, если мы взыщем меньше, с нас взыщут недостающее, скажут, вы, мол, украли». И по этой причине, как ты увидел, мы обнищали, да и не только мы: так случилось и со многими зажиточными домами, часть коих — из нашего селения, а другие — из иных деревень нашего гавара». И старуха начала называть всех их по именам.
Шах спросил: «Почему же сведущие и красноречивые люди из вашей страны не поедут сообщить [об этом] шаху? Я знаю, если шах узнает об этом, он отменит тяжесть сего налога, ибо шах — миросозидающий государь и не хочет причинять никому лишения». Старуха сказала: «Много раз ходили и шумели, но не смогли вывести из реестров дивана сумму кодава».
Шах остался в доме старухи до утра, а утром в темноте встал и ушел к себе в шатер.
Спустя несколько дней, он послал расследователей в тот край, чтобы они точно выяснили состояние страны. Те поехали, посмотрели и, вернувшись, рассказали шаху, что население той страны по разным причинам, и особенно из-за кодава, находится в чрезвычайно тяжелом [положении]. Тем самым [шаху] стало ясно, что рассказанное старухой — истинная правда. И это стало причиной того, что жалость и милосердие запали в душу царя шаха Аббаса, поэтому он отменил кодав не только в области Казбина, но и во всей стране Арагстан; и ныне по /176/ всей стране, называемой Арагстан, не существует кодава. И еще [шах] послал князей в селение Хоромапат убить людей, не приютивших его, и привести к нему старуху и сына ее Лалу. Князья, отправившись, сделали, как шах приказал: убили трех мужчин из селения и, взяв Лалу и мать его, привезли к шаху. Шах воздал им почести и славу, [пожаловал] государственную власть Лале и назначил его высокочтимым и верным нахараром при дворе своем, и отныне он стал именоваться Лала-беком. Впоследствии и сыновья его были преданными и знатными [вельможами] при дворе царей персидских; а одному из сыновей его, по имени Мамад-Кули-бек, шах пожаловал ханскую власть, назвал его Мамад-Кули-ханом и послал в город Ереван, и тот, поехав туда, несколько лет правил страной.
История этого Лала-бека повествует, как некоторые из вельмож шаха Аббаса из зависти оклеветали Лала-бека перед шахом и шах вознамерился разорить его и низвести к прежней бедности. [Как-то] придя домой к Лала-беку, шах начал сам описывать все имущество, чтобы отобрать его. При описи он увидел закрытый сундук, на котором висел золотой замок; Лала-беку велели открыть [сундук], но он не открыл, а молвил шаху: «Все, что ты описал и что еще должен описать, — все твое, а не мое, и лишь это — мое, ибо я принес это из дома своего. Так прошу, когда возьмешь свое — мое подари мне». Тогда заставили его насильно отпереть сундук и увидели, что там нет ничего, кроме одной лишь пары /177/ изношенных и рассохшихся трехов, то есть чарухов, и старых, разодранных веревок. Все были удивлены и спросили, что это значит. И Лала-бек сказал: «Это те трехи, что носил я в отчем доме, и теперь я положил их сюда, все прихожу сюда, смотрю, вспоминаю и говорю себе: «Ты тот, кто имел лишь это, а шах тебя из такой бедности поднял к такому величию; так будь осторожен, как бы ни закралось в сердце твое коварство по отношению к шаху, не уподобляйся другим клеветникам и не забывай благодеяний его, чтобы все это не обернулось в проклятие против тебя и не опозорился ты перед богом и людьми»». Услышав и увидев это, шах понял, что из зависти оклеветали его; он [не только] не отнял всего его имущества, а еще пожаловал ему из своего и, облагодетельствовав еще большим почетом, возвеличил его и держал во все дни жизни своей превыше всех при дворе как главного своего наперсника.