В туалете он хмыкнул, покачиваясь над унитазом. Он был пьян, но чувствовал себя хорошо. Вернувшееся здоровье наполняло его радостью.
– Одна страна на свете что-то значит – здоровьем называется она, – произнес он, обращаясь к изгибающейся струйке бледной мочи, после чего громко рассмеялся.
Одна беда – было слишком жарко. Ему, однако, не хотелось просить Донну отключить отопление. В спальне было еще жарче. Он отодвинул шторы, чтобы открыть окно, но запоры оказались ему незнакомы, и он оставил попытки с ними разобраться. Окно лучше и не открывать: они на седьмом этаже, а он иногда ходит во сне. Он неуклюже разделся и с довольным вздохом растянулся голым на прохладных простынях. Казалось, с тех пор, как он был в постели, прошел не один день.
Он был уверен, что этой ночью не будет страдать от проблем с дыханием, обычно мучивших его перед сном. Опьянение всегда достаточно его расслабляло, утихомиривая этого демона. Он закурил последнюю перед сном сигарету и удовлетворенно оперся на локоть, медленно выпуская дым и не управляя ходом мыслей.
Если Таня решит покончить с нашими отношениями, думал он, смогу ли я это пережить? Что ж, придется. Если бы только я мог смыть с себя все, словно библейским потопом, – тогда, уверен, у нас бы что-нибудь да получилось; но при том раскладе, что есть… Это должно произойти с той, кого никогда не знал прежде, с молодой, живущей на другом континенте…
Он слышал приглушенный шум голосов – Донна говорила с Григором. Что за игра происходит между ними? Завтра он спросит у Донны напрямик. Он загасил сигарету в блюдце, выключил свет и устроился спать, кряхтя от блаженства. Мысли его куда-то уплыли и потерялись. Когда он открыл глаза, свет из-под двери уже не пробивался; тишина была полной. Ушел ли Григор? Он, вне сомнения, не слышал, чтобы тот уходил. Наверное, он в постели с Донной. Наверное, он сейчас рядом, по ту сторону коридора, и дерет Донну, как черт. Приятная дрожь пробежала по телу Суркова при мысли о том, что он счел само собой разумеющимся и что сильно его возбудило.
Квартира, казалось, быстро остужалась. Он проснулся, потому что замерз. Включив свет, он выбрался из постели и отыскал свою розовую полосатую пижаму. Снова повалившись на простыни, он натянул на себя одеяла, которые прежде столкнул в изножье кровати, плотно укутался и заснул.
Пару часов он проспал глубоким сном, но потом начал метаться и ворочаться, сбрасывая с себя все, чем был укрыт.
Он проснулся, подскочив на кровати, и тотчас на него обрушился молот похмелья. Застонав, он осторожно опустил голову на подушку. Удары молота стали слабее. Он чувствовал, как пот струится из пор; пижама промокла насквозь и прилипала к телу. Что за необыкновенный сон, думал он. Мне надо его записать. Сделаю это утром… Эти две девушки! Полагаю, это Мария и Зарема, только Зарема стала армянкой, потому что я здесь… Хорошо бы отправиться в долгий-предолгий океанский вояж… Мне надо встать, черт бы его драл, ладно, через минуту; надо помочиться, да и во рту у меня – как в турецком борделе… Точно, именно так. Этот старик – мой отец? Думаю, да. Но это не было целиком его виной. Лагерные охранники были тоже своего рода жертвами Сталина. Война ожесточила его… Кроме того, не думаю, что у них все было расчудесно, во всяком случае, когда он вернулся с войны. Он, наверное, был рад любому поводу, чтобы снова упаковать свой вещевой мешок. Так или иначе, он искупил свое преступление… зэковский нож в кишках ничуть не лучше пули в затылке… Ч-черт, эта голова! И я опять весь дрожу… Ни хрена нет воздуха в этой комнате…
Виктор протянул руку и включил свет, но пока еще не решался пошевелить головой. Удивительно, думал он, я же вообразил, что завершаю отрывок Пушкина! Стихи мне снятся не впервые, но никогда еще не было, чтобы так четко… Надо записать все это в виде рассказа, как можно скорее. Мне нужно найти какое-нибудь укрытие, чтобы там запереться. Не нравится мне эта комната, в ней нет воздуха… Черт, думаю, у меня температура, и еще эта боль. Да… Надеюсь, это не печень. Опять она вернулась, эта дрожь. Не надо было приезжать, это ошибка. Лучшее, что я могу сделать, это сразу же вернуться домой и во всем разобраться… Точно так же я поступил десять лет назад! Это становится привычкой… Да ладно, пошли они на фиг. Сколько времени в Москве? Можно позвонить Вере, попросить, чтобы записала меня на прием к врачу; но, может, она уже оставила Петю в детском саду и поехала на работу? Забыл, какая здесь разница во времени. Мне так плохо, что и думать толком не могу.