— Неужели беспредел окончательно накрыл плотным облаком нашу измученную землю? — тосковал Гдов. — И сколько же тогда получит другой раскаявшийся служивый сукин сын, убивший из краденого пистолета в универсаме трех обывателей плюс таксиста-левака? Очевидно, целых восемь лет условно, если власть полагает, что загубленная душа обходится начальнику в два несуществующих года отсидки (2 года х 4 = 8 лет).
И это при том, что простые мужики парятся под следствием вовсе не полгода, как этот самый М., и вовсе не за убийство, а за всякую херню, не совместимую по масштабу с лишением живущего человека жизни. Да, несовместимую, даже если мужик мало-мало чего-нибудь спер или спер чего побольше.
— Своими глупыми и развратными действиями власть сама себе создает оппозицию, а потом на оппозицию же и гневается, — продолжал размышлять Гдов. — Неужели умные люди, которые, несомненно, присутствуют в любой власти, не понимают, к чему это ведет и чем это может закончиться? Или тоже исповедуют слоган «День, да наш», широко распространенный все в тех же кругах, близких к власти, но с другой стороны? Или это все им выгодно? — вопрошал Гдов неизвестно кого.
И так разволновался, что не мог больше работать и уже в этот день.
1. Рабы ли мы?
2. Что совместимо (по мерзости) с лишением человека жизни?
3. Чем свобода отличается от воли? Или это одно и то же?
4. Присутствуют ли умные люди в любой власти? Кому выгодно это всё? Это всё — что это?
5. Действительно ли беспредел окончательно накрыл плотным облаком нашу измученную землю? Или есть надежда, что там, наверху, вновь что-нибудь засияет? Что такое в вашем понимании беспредел?
Глава XXII
КОЖАНЫЕ ОЛЕНЬИ ТРУСЫ МЕХОМ НАРУЖУ
Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно о том, что подлинная духовность есть стремление к абсолютным ценностям посредством относительных ценностей. И что теперь, при переходе от тоталитаризма Коммунистической партии Советского Союза к торжеству демократии в отдельно взятой коммунистами стране, относительные ценности к абсолютным уже не стремятся. Отчего и духовности стало нынче совсем мало.
«Сейчас ведь как? Денег бы только коемуждо добыть побольше и — хорош!» — ворчал писатель. Но ведь и то правда: кто много толкует об абсолютных ценностях, чаще всего оказывается потом создателем фашизма немецкого типа либо тоталитаризма Коммунистической партии Советского Союза. Или (в облегченном варианте) — говнюком, мошенником, паразитом, захребетником, идиотом.
«В несовершенстве мира залог его выживания, совсем не наоборот, — решил Гдов. — Стремление — всё, реальный итог — ничто, кошмар, но мечтать об идеале если не необходимо, то по крайней мере полезно. Красиво мечтать не запретишь. Однако — за что боретесь, на то, граждане, и напоретесь. Непременно. Сие аксиома есть, а вовсе не теорема, которую нужно доказывать».
Гдов зевнул. Он ночью плохо спал, потому что ему до самого утра снился замысловатый, тягучий сон про креативных художников, чье творчество составляет суть современного искусства. В какой-то это всё в огромной пещере происходило, раскрашенной кричащими и вопящими анилиновыми красками, крытыми лаком. Зеленое озерцо, коричневые стены, красные деревья. Креативные эти художники были крайне глупые, бездарные, но мирные, травоядные. Никого с парохода современности не сбрасывали, скорее наоборот — зазывали на этот пароход всех желающих.
Одна девушка там особенно отличалась таким непонятным добросердечием, каковое можно было встретить лишь у опытных профессиональных проституток из фильма великого Федерико Феллини «Ночи Кабирии». Девушка была в кожаных оленьих трусах мехом наружу и все зазывала Гдова на какую-то выставку, которую «нужно обязательно смотреть, потому что здесь креативный синтез перформанса и инсталляции». Сытенькие, мордастенькие, дорого, но плохо одетые художники поддакивали ей, как пингвины.
Гдова вся эта тусовочная кругомуть совершенно не интересовала, равно как, пожалуй, и добросердечная девушка, явившаяся в его сонное пространство непосредственно из мира великого Федерико Феллини. Какое Гдову до нее дело? Не очень-то она даже, прямо сказать, и красивая, видал Гдов и покачественнее на злачных улицах московской столицы. Где «часовые любви на Смоленской стоят», как гласит народная песня Б.Окуджавы. Некрасивая, но боевая. Вроде тех простушек из классических кинолент, посвященных покорению американцами их Дикого Запада. Такая это синеглазая, с косичками, крепенькая, грудастая, простая-простая, как Брижит Бардо, но только в кожаных оленьих трусах мехом наружу.