Гдову показалось, что отважный законник-крючкотвор чуть-чуть теряет бдительность, писатель спросил его, когда разрешено было задавать вопросы:
— Хорошо. Вы обыграли следователя. Вы возвращаетесь с улицы Дзержинского домой, и вам на голову падает кирпич. Ваши действия?!
Альбрехт не на шутку рассвирепел.
— Вы провокатор! — яростно выкрикнул он, обратив в сторону Гдова сухой палец.
«Собственно, вот и упал тогда символический советский кирпич на уважаемого Владимира Яновича», — пробормотал Гдов.
И так разволновался, что уже не мог больше работать день и в этот.
1. Кто такие были советские диссиденты? Чем они отличаются от нынешних оппозиционеров?
2. Каково происхождение этого иностранного слова, легко вошедшего в русский язык и навсегда в нем оставшегося?
3. Каких других знаменитых диссидентов всех времен и народов вы знаете?
4. Не устарело ль на сегодняшний день учение Альбрехта? Конструктивно ль оно? Годится ли для взаимоотношений с нынешними властями?
5. Нужно ли всегда, везде и всем говорить правду, одну только правду? Помогает ли Бог тем, кто это делает?
Глава XXVIII
ЕСТЬ ТРАДИЦИЯ ДОБРАЯ
Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно, опровергающее расхожее мнение о том, что в России чего бы из краденных у себя на родном заводе деталей трудящиеся дома ни собирали, получается пулемет, какую бы партию ни организовывали — получается КПСС, какое бы общество ни строили — получается Советский Союз. Задача, поставленная им самому себе, была трудная, практически невыполнимая.
Вот все справедливо утверждают, — думал Гдов, — что последние выборы были безобразно сфальсифицированы, приводя примеры многочисленных злоупотреблений, допущенных теми, кто именуется административным ресурсом, то есть начальниками и начальничками всех мастей и рангов. Всё правильно: кого-то вообще внаглую к выборам не подпустили, отказав в регистрации, где-то вбрасывали бюллетени, куда-то возили на автобусах организованную гопоту, чтобы голосовала как надо. Пойманные за руку, жулики начинали петь песни протеста, что это единичная ошибка, недоразумение, никак не влияющее на общий результат. С особым цинизмом утверждали эти дураки, что их оппоненты действуют на руку врагу, что надо уметь проигрывать, а проигрывая, вести себя с достоинством.
Потому дураки, — продолжал думать Гдов, — что явно перестарались и в какой-то степени разбили себе лоб, когда их попросили молиться неизвестно чьему богу. Можно даже представить себе следующую, совсем не фантастическую сцену. Вызывает кто надо подчиненного ему кого надо и устало говорит ему: «Ты, что ли, совсем на голову больной? Тебе чё сказали? Чтоб ты выборы провел как надо! Но не так же, чтоб как получилось. А получилась чуть ли не однопартийная система, после которой выборы объявляются недействительными и их надо заново проводить, умаляя международный престиж России, стремящейся встать с колен. Тебе что, козлу, мешало, если два-три лоха из оппозиции будут где-нибудь наверху штаны протирать и щеки надувать? Погнал бы тебя под задницу коленом или поганой метлой, да уж больно привык к тебе, уроду! И где других взять, такие же фофаны, как ты, никак не хотите, суки, помнить песню времен тревожной нашей юности, когда все мы были шестерками при старых, тех еще коммунистах-ретроградах:
Только о себе и думают, стяжатели! С другой стороны, и эти прогрессивные тоже хороши, тоже родом если не из тревожной юности, то наверняка из дебильного детства, — вдруг обозлился Гдов. — Ведь я кого ни спрошу из знакомых жалобщиков на «кровавый режим гэбни», получается, что никто из них на выборы-то и не пошел, все равно, дескать, результаты подтасуют. Так чего ж ты тогда, гражданин Федерации, обижаешься, что тебя нагребли, если сам засбоил, поленился себя от дивана оторвать? Разумеется, никакого торжества демократии ты бы не получил, но и такого унизительного беспредела — тоже. Ведь когда СВОЕ отнимают, то и у мирной кошки шерсть дыбом становится. И подделать результаты технически куда труднее, когда на избирательный участок не два-три чудика притащились, а сотни креативных граждан, тоскующих по демократии. И выбор из четырех, трех, даже двух худых вариантов — это все-таки выбор, а не безнадега…