— Нужно легализовать двух человек в этом городишке. У них документы не очень… Но все же могут служить основанием для обмена. Это легко сделает начальник полиции. Если захочет, — говорила Мария.
И хотя речь шла о деле непростом и даже рискованном, ничто не казалось Лавровскому трудным.
— Захочет, — ответил он твердо. У него не было и тени сомнения в том, что он все сделает, продиктует Дарю нужные действия… Ему доставляло радость представлять себе, для кого и для чего это послужит.
Понимает ли эта женщина, что она для него сделала? Или, поглощенная своим большим делом, вовсе не думает о нем, таком маленьком винтике в огромной, вероятно, и сложной машине.
Он представил себе этих людей, наполненность каждого их мгновения, а ведь только один этот час стоил десятков лет прожитой им жизни.
— Когда вы сможете переговорить с Дарю? — спросила она.
— Когда хотите. — Он подумал: — Но лучше, если я поведу с ним разговор при обычных обстоятельствах, когда он здесь будет. Это, видимо, в ближайшую субботу. Так можно?
— Можно. Я оставлю вам документы этих людей и исчезну…
— Вы вернетесь за ними? — испуганно спросил он, как будто с нею вместе исчезнет связь его с только что открывшимся миром.
— Конечно. Вы дадите мне знать, что все благополучно, что документы готовы.
— Каким образом?
— Я дам вам телефон, по которому вы позвоните, спросите мосье Дегара и скажете, что вам нужны последние номера «Цюрихского вестника». Вам ответят, что будут пересланы…
Он лихорадочно соображал: почему она уйдет, не дождавшись субботы? Потому что не верит до конца в успех предприятия? Или не верит ему? От одной этой мысли кровь бросилась ему в лицо.
— Если что-нибудь помешает… Если документы не будут выправлены — не звоните! Мы будем ждать неделю: может быть, не в субботу, а в следующее посещение Дарю…
— Нет, в эту субботу, — пообещал он.
— Отлично. А теперь надо оправдать эту нашу прогулку, — заметила она и открыла папку. Она достала незаконченный этюд и укрепила его на крышке папки.
Кто она? Действительно художница? Он не решался спросить. Он подумал, что если ей тридцать, значит, они какие-то годы жили в одно время в России. И эта простая мысль почему-то поразила его. Как странно, что они встретились здесь. И идет жестокая война, в которой она заняла свое место. А он? Будет ли он приобщен к их борьбе? Или все ограничится его помощью в деле с Дарю? Как ему распорядиться дальше своей жизнью?
Он вспомнил домогательства Эммы, план возвращения в рейх… Все это показалось ему таким далеким, словно он смотрел в перевернутый бинокль.
Она уже закончила и закрывала свою папку. Вдруг беспокойство охватило его: как он не подумал об этом раньше?
— Жанье в порядке?
— Да, но он больше сюда не придет.
Раз так, то, верно, ему следовало поговорить с ней о своих делах, но, вероятно, это все-таки будет удобнее, когда документы окажутся в его руках, когда он что-нибудь сделает для них. Для них? В такой же степени он делал это для себя.
В сумерки Мария покинула отель, пообещав вернуться вскоре. Эмма, питавшая симпатию к Жанье и его подруге, проводила ее немного по дорожке, змеившейся но склону. Стоя у ворот, он смотрел им вслед. Они шли, о чем-то оживленно болтая, и ему вдруг остро представилось, какие разные миры несут в себе эти женщины. Вот они расцеловались… Эмма возвращается, а он еще долго видит удаляющуюся Марию — такую обычную здесь фигуру: девушка с папкой на длинном ремне через плечо, с плоским ящиком в руке. Он увидел перед собой ее руку: не по-женски крупную, с неотмытыми следами краски… «Доченька. Была бы цела!» — так неожиданно подумал он.
Он нисколько не волновался ни перед свиданием с Дарю, ни тогда, когда его незначительная фигура с плоским лицом в пышных каштановых бакенбардах показалась в проеме двери. Роже Дарю, склонный к фантазиям, витавший в своих мечтах далеко от захолустья, в которое был закинут превратностями судьбы, не сулил никакой опасности, ни даже затруднений Лавровскому.
На лице Дарю он прочел обычное удовольствие от предвкушения игры, он был «правильным» игроком: все неудачи за зеленым столом он забывал, едва раздавался хруст распечатанной колоды, и он вперял взгляд в пеструю рубашку лежавших перед ним карт, этих вестников возможного успеха, которые он собирал в руке привычным движением, словно обласкивая каждый лист.
Можно было бы сказать, что он упивался самим процессом игры, великим отвлечением, которое она несла. Но Дарю был сам по себе отвлечен от действительности. К тому миру фантазии, в котором он жил, существовал только один мостик: крупный выигрыш. Крупный выигрыш, который делал бы возможным осуществление его мечтаний.