Пятый был больше других по размеру и как-то более «заставлен». Мастер, дающий много «воздуху», здесь как будто изменил себе, набросав множество деталей, на первый взгляд заслоняющих главное.
Но это лишь мельком, сгоряча, с первого взгляда отметил Лавровский. Другое пригвоздило его к месту, заставило бешено забиться сердце, так что он поискал глазами стул, но расстояние до него показалось ему непреодолимым, и он продолжал стоять, уже не рассматривая детали, а вбирая в себя общую композицию…
Это меньше всего относилось к манере художника. А лишь к изображенному им. На холсте он увидел поворот дороги, ведущей к отелю «К тихому уголку»…
Никогда с тех пор Лавровский не бывал в тех местах, никогда не встречал ни Жанье, ни Марии, ни Пьера. Не зная их настоящих имен, он не мог бы их даже искать.
И потому встреча сейчас была не только с прошлым, но, может быть, и с настоящим.
Павел Павлович, уловив интерес Лавровского, поспешил заметить:
— Здесь не все для продажи. Это как раз я попросил художника просто экспонировать у нас…
Евгений Алексеевич сказал, что хотел бы повидать автора. Фамилию художника он нашел в правом нижнем углу картины, но это не был Харитонов. Внимательно рассмотрев холст, Лавровский не обнаружил полного тождества с известным ему. Да это было и естественно: видно, что это не старая работа — краски были свежими.
Но места, места были изображены те же. С бьющимся сердцем он узнавал поворот дороги, нагромождение скал выше, если подняться напрямик к тому месту, где он засек Жанье с радистом.
Удивительно, что именно те самые места, изображение которых служило им паролем, были запечатлены на картине.
Лавровский узнал, что летом художник живет за городом, телефона там у него нет, но подробный адрес значился в книге магазина. Евгений Алексеевич не стал откладывать поездку.
Почему он не расспросил подробнее о художнике? Как будто боялся спугнуть воспоминание, потерять мгновенно возникшую надежду — он сам не знал на что. Но случайность исключалась: места были именно те. Даже манера отчасти напоминала Жанье, а ее рабски копировала Мария. Значит, это могли быть и ее работы, но тогда возникала мысль о реставрации. Был, следовательно, один вопрос: кто скрывается за фамилией Харитонов? Он хотел узнать это сам, словно тот давний запрет еще имел силу.
И едва электричка вынесла его за пределы города, подхватило его словно ветром давно прошедшего, той сумятицей чувств, которая владела им тогда. Свет и тени так резко перемежались в его жизни, словно его человеческое существование проходило в зоне самого континентального духовного климата. Да собственно, так оно и было.
И все полтора часа, пока поезд мчался мимо дачных поселков, светлых березовых рощ и темных сосняков Подмосковья, мелькали, накладываясь на них или перемежаясь с ними, другие картины, другие леса и дороги, и угадывались виллы за кущами деревьев, и где-то уже краснела черепичная крыша «Тихого уголка»…
Место было немодное, малолюдное, а от той окраины поселка, где жил художник, и вовсе веяло стариной.
Почерневшие срубы построек, вероятно уже обреченных на слом, заглохшие палисадники — все здесь выставляло напоказ свою отчужденность от подмосковной нови, и казалось, что вовсе не электричка коротко гуднула в отдалении, а старинный паровичок, неторопливо влекущий цепочку разноцветных вагонов.
Лавровский разыскал дачу художника Харитонова, она ничем не выделялась в неровном строю таких же старых, безнадежно врастающих в землю домов. Калитка была открыта, заросшая мятой дорожка вела к широкому крыльцу, по-русски увенчанному резьбой. Никто не встретил его.
Лавровский постучал в дверь дважды, прежде чем послышались шаги. Кто-то шлепал босыми ногами, на ходу крича: «Не заперто, входите!»
Лавровский непривычно нажал щеколду и, переступив порог, уже из сеней увидел в раскрытую настежь дверь глубину комнаты, стены которой были увешаны холстами, листами-набросками углем.
Молодой человек маленького роста, с темной бородкой, подчеркивающей бледность и болезненность его лица, в блузе, испачканной красками, в вылинявших джинсах, глядел на посетителя удивленно.
Однако догадался предложить ему стул, что было весьма кстати: Евгения Алексеевича утомила дорога через поселок.
— Простите мое вторжение, — начал он, — Анатолий Павлович?..
— Это я, — Харитонов примостился на краю стола.
— Лавровский Евгений Алексеевич, — он приподнялся, после чего и Харитонов спрыгнул со стола, и они обменялись рукопожатием.