— Вот что меня привело к вам, Анатолий Павлович. Я хотел бы приобрести кое-что из ваших картин…
— Я продаю через комиссионный… — хмуро ответил художник.
— Да, я знаю. Но есть одно обстоятельство… Среди переданных вами в магазин есть пейзаж, подписанный не вами.
— Да, я решился продать его потому, что у меня имеется несколько вариантов… Иначе я бы с ним не расстался. Эти холсты имеют свою историю и дороги мне. Так что если вы…
— Нет, нет… — ужасно взволновался Лавровский, — здесь совсем иное…
Художник внимательно посмотрел на него:
— Евгений Алексеевич, разрешите я помогу вам снять макинтош. И пройдемте в соседнюю комнату, там нам удобнее будет…
Лавровский согласился с благодарностью: слова о «вариантах» возбудили в нем надежду — неужели он увидит именно те… И в конце концов откроется же ему путь этих «вариантов» сюда, в мастерскую молодого художника…
Помещение, в котором они теперь оказались, было просторно: одновременно и мастерская и жилье.
Художник спросил напрямик:
— Я так понял, что вас интересуют определенные вещи: швейцарский ландшафт?
— Именно.
Художник казался несколько удивленным, но видно было, что он готов услужить гостю.
— То, что вам показали в магазине, это реставрировано… Остальное имеет иной вид, отчасти попорчено: это ведь старые работы — сороковых годов еще…
— Я знаю, — уже совершенно удивив хозяина, произнес Лавровский, — я очень хорошо это знаю…
Харитонов, который открыл дверцу старого шкафа, откуда, видимо, хотел достать интересующее гостя, вдруг остановился:
— Евгений Алексеевич, мне показалось… Может быть, вы знали художника? Но он никогда не был в России. Он — бельгиец.
— Думаю, что речь идет о человеке, которого я знал. Если вы мне покажете его пейзажи…
— Да-да… — Харитонов заторопился. Стоя на коленях, он вытащил из нижнего отделения шкафа несколько холстов на деревянных подрамниках.
— Сейчас я устрою нужный свет… — он задернул занавеску и зажег лампу сбоку.
Этот боковой свет оживил слегка поблекшие краски. Но если бы они выцвели и сильнее, Лавровский узнал бы… Узнал безошибочно работы Мориса Жанье, которые стали для него чем-то значительно большим, чем просто картины знакомого художника.
В углу стояла та же неразборчивая подпись, что и на холсте в магазине.
— Это все работы Мориса Бегзака, — сказал Харитонов. — Вы знали его самого? Или его картины?
— И его, и его картины. — Фамилия Жанье конечно же была ненастоящей: он это и тогда предполагал. — Как вы получили все это?
— О, это целая история. Если вас интересует…
— Чрезвычайно.
— Картины эти — среди них есть законченные, но много этюдов, набросков — они все мне достались от отца, он умер два года назад. Во время войны отец попал в плен. В лагере он познакомился с художником Бегзаком. Им удалось бежать.
В конце концов они очутились во Франции, там они оба принимали участие в движении Сопротивления. Потом судьба развела их в разные стороны. Позднее отец узнал, что Бегзак попал в руки гестапо и погиб. Уже после войны товарищи во Франции переслали отцу несколько работ Бегзака.
Отец очень дорожил памятью о друге. И я… Хоть никогда не видел этих людей, знаете, привык считать их близкими. Так уж повелось при отце. Кое-что я реставрировал…
Харитонов нерешительно взглянул на гостя. Тот прочел в его глазах вопрос, который молодой человек не решился задать. Да, конечно, он мог предполагать, что его гость знал нечто, неизвестное даже его отцу, ему, возможно, приходило в голову, что Лавровский был одним из тех, кто видел Бегзака в его последние дни на свободе. Да ведь так и было.
В затянувшемся молчании таилось столь многое. Художник прервал его просительно:
— Если вы сочли бы возможным… Наша семья очень дорожит воспоминаниями о товарище отца.
Евгений Алексеевич ответил поспешно:
— Я расскажу вам.
— Можно, я приглашу жену и сынишку? Ему, правда, всего девять. Они тут, на участке, недалеко…
Он вернулся с молодой женщиной и мальчиком. Лавровского усадили пить чай. И вот здесь, среди только что увиденных им людей, еще вовсе не узнанных, ни одной стороной своей не соприкасавшихся с его жизнью, Евгений Алексеевич ощутил какую-то крепкую и почему-то ценную для него самого ниточку связи с давними днями, решившими его собственную судьбу.
Эта связь времен как-то упрочивала его собственное существование. Словно он обнаружил ранее скрытые корни своего прошлого в настоящем.