Это и оказалось тем их свиданием, когда расставлены были все акценты, освещены все самые темные углы человеческих отношений.
Потом он еще встречал ее, но уже вместе с Юрием, когда служил в Москве, а Галины уже не было в живых. И он тогда только что женился снова — безумно как-то, второпях. Почти случайно. Генке было шесть, мать почти не помнил. Думалось: Неля сумеет его поднять.
А отношения не сложились. И хорошо, что ушла. Молодая ведь еще. Чего ей с ним? И как-то смешно у них получилось. «Яблочная история», — говорил он часто. Она сердилась, но ведь правда так вышло. Детский садик, в который Генка ходил, выехал на лето под Москву. И он, чтоб быть поближе, снял дачку в яблоневом саду. В ту осень яблок было великое множество… Он потом поддразнивал Нелю: «Не было б такого урожая, не женился бы. Но просто некуда было девать столько яблок!»
И он сказал заведующей детским садиком: пусть ваша молодежь, воспитательницы там, поварихи, нянечки — их много было — придут и заберут яблоки, сколько могут. Набежало девок восемь. Что тут творилось, шуму, гаму, суеты! А потом, когда уходили, Неля сказала: «У вас не прибрано. Я приду — приберу». Пришла и осталась. В общем — хорошая девушка. Но конечно, надо было думать, что ей — двадцать два.
Да он, собственно, думал. Очень даже думал. И даже ей говорил. Но она отбивала эти скучные, по ее мнению, рассуждения. Просто она думала, что любит его. Да нет, она в самом деле любила. И ждала того же от него. Но не дождалась. И правильно сделала, что уехала с его же офицером. Молодой, ей как раз. Он не был в обиде. Нисколько даже. И решил, что проживет один. И построит жизнь, исходя из этих соображений.
Все было ничего. Ну, раз в год его, конечно, глубокомысленно покачивая головой, слушал, изучал очередной эскулап. Его отправляли в специальный санаторий, сначала на месяц, потом на два. Однажды он провел в комфортабельном подмосковном заведении три месяца. Это было зимой, и Генка остался на второй год в пятом классе, что само по себе было не так уж страшно, но второгодники — народ сложный, там попались мальцы, научившие Генку и курить, и пить, и спасибо еще, что не воровать. Он потом, правда, выправился, но не благодаря отцу, надо признаться. В общем, жить можно было. Если бы… Если бы не бородатый врачишка, подбивший итог жизни жирной чертой: «Какая может быть работа?»
О чем бы он ни думал, в конце концов приходил к тому же. Но странно, теперь, в этом новом своем качестве «садового рабочего», он не склонен был воспринимать все так трагически. Может быть, действительно «целый день на воздухе» сыграл какую-то роль, хотя он склонен был относиться к этим рекомендациям юмористически.
Ей нравилось, что ее зовут Светланой. Даже удивительно, как ее простецкая мама надумала дать ей такое поэтическое имя. В нем слышалось что-то нежное и даже таинственное. Она чувствовала себя героиней баллады: «молчалива и грустна милая Светлана»; ей казалось, что она и должна быть такой: молчаливой и грустной. Неизвестно почему. Имя подходило к ее пепельным волосам, которые она носила распущенными по спине и тщательно подрезанными наискось с боков. Эта довольно длинная грива имела форму конуса острием вниз.
Нельзя сказать, чтобы это была удобная для работы прическа. Но Светлана терпела. Она дорожила «конусом», который считала важной своей «деталью».
Обдуманные детали — из них складывается наружность. Деталь может в один момент испортить впечатление от всего целого. Например, ногти. Было почти невозможно при ее работе сохранить в порядке ногти. Хотя она работала в перчатках. Но Света не была ленивой: она подолгу отпаривала руки, мазала их и «дневным» и «ночным» кремом и обрабатывала ногти не хуже опытной маникюрши. И никто ни за что не сказал бы, что эта девушка целый день копается в земле. А если даже управляется с газонокосилкой, так это тоже не украшает женские руки. Но Светлана не жаловалась: ей нравилась ее работа.