Сидим как-то у Сажина дома. Устали работать, отдыхаем. Петр Александрович показывает старые фотографии.
— Что это такое? — вдруг вскакиваю я.
— ЭПРОН поднимает башни «Императрицы Марии».
— А откуда они у вас?
— Я же работал с эпроновцами…
И пошли воспоминания о 1926 годе. О «Марии». О тех обстоятельствах ее подъема, с которыми вы уже знакомы.
О многом мы говорили с Сажиным в этот вечер. Но мысли мои все время вращались вокруг тех башен, что на фотографиях.
— А ведь история с подъемом башен должна иметь продолжение…
— В каком смысле? — не понял Петр Александрович.
— В прямом… Их подняли. И не настолько мы были богаты в то время морскими орудиями, чтобы их пустили в мартены. Орудия должны были где-то еще служить новой, революционной России…
Но где?!
Но этого не знали тогда ни я, ни Сажин. Шли месяцы. Я опрашивал сотни людей. Никаких следов…
И наконец!..
6. «ЭТО ЕСТЬ НАШ ПОСЛЕДНИЙ!..»
Подчас нам кажется, что занимавшая нас история изучена досконально. Рука уже хочет поставить долгожданное слово «конец». Но конец неожиданно оказывается новым продолжением все тех же событий. Продолжением не менее героическим и значительным, чем все то, что мы уже знали.
Работа над поисками тайны взрыва «Императрицы Марии», занявшая много лет, вроде бы завершилась. Разрозненная мозаика фактов, документов, свидетельств сложилась в целостную картину. Можно было, казалось мне, представлять ее на суд читателя.
Шел ноябрь 1974 года.
И тут хмурым, непогожим днем зашел ко мне давний мой друг генерал-майор Георгий Павлович Шатунов. Разговорились. Я рассказал о работе над документами, связанными с «Императрицей Марией».
— Бьюсь об заклад, — вдруг заволновался Георгий Павлович, — ты не знаешь конца этой истории! Вернее, ее неожиданного продолжения. Ты слышал что-нибудь о легендарной севастопольской 30-й батарее береговой обороны?
— Кто же о ней не слышал! Находилась она над рекой Бельбек, у совхоза имени Софьи Перовской. На Северной стороне. Вместе с 35-й, тоже прославленной батареей должна была прикрывать вход с моря в главную бухту Севастополя. Но, как известно, обстановка тогда сложилась таким образом, что батареям пришлось воевать не с морским, а с сухопутным противником. Тридцатая громила гитлеровцев у Мекензиевых гор. И громила превосходно… Командовал ею…
— Александер, — вставил Шатунов. — Все верно. Недавно я смотрел фильм «Море в огне» и словно вернулся в свою молодость. «Узнал» и свою батарею. И Александера.
— Вы на ней были тогда? На тридцатой?..
— Был. Только до войны. В 1939-м, в мае. Мы, курсанты, проходили на этой батарее практику. И вот сейчас здесь для тебя начнется самое интересное. Показывал нам батарею, когда мы на нее прибыли, командир БЧ-5 техник-лейтенант Андриенко. Он с гордостью говорил, что по тем временам батарея оснащена самой современной техникой наводки, управления, ведения огня. Что под этим огнем не в силах устоять ни одна эскадра. Батарея была четырехорудийной: по две пушки в двух башнях. Во всяком случае, так показано в фильме «Море в огне». Так вот. Водил нас Андриенко по погребам, переходам, башням, а потом неожиданно сообщил: «Могу дополнить свой рассказ небольшой исторической справкой: орудия, установленные на батарее, сняты с линейного корабля «Императрица Мария», трагически взорвавшегося в годы первой мировой войны в севастопольской бухте. Подняты нашими славными эпроновцами. И теперь служат народу…»
Позднее, — продолжал Шатунов, — я ради любопытства заглянул в формуляр батареи. Действительно, ее орудия были с «Императрицы Марии»…
«Значит, — подумал я тогда, — не ушла «Мария» в небытие. Продолжала бой. Бой с теми, кто ее уничтожил. И какой бой!..»
…«Я должен еще вернуться к 30-й береговой батарее, которая была отрезана с суши, а затем полностью окружена, когда гитлеровцы 17 июня прорвались к морю на левом фланге 95-й дивизии, через совхоз имени Софьи Перовской. — Это из записок дважды Героя Советского Союза маршала Н. И. Крылова «Огненный бастион». — Связь с батареей оборвалась. Как выяснилось потом, немцы нашли и перерубили подземный кабель, соединяющий ее с командным пунктом генерала Моргунова. На 30-ю не успели передать только что полученное из Москвы известие: 1-й отдельный артдивизион береговой обороны, в который она входила, преобразовали в гвардейский…
Но батарея давала о себе знать выстрелами своих двенадцатидюймовок, могучий голос которых прорывался сквозь общий артиллерийский гул. Выстрелы были редкими. Когда батарею окружили, оставались исправными два орудия, а в боевых погребах — около сорока снарядов.