На вечере в Центральном Доме литераторов, посвященном 150-летию со дня смерти В. В. Капниста, председательствовал Михаил Николаевич Алексеев.
После того как Мария Ростиславовна блистательно прочитала стихи своего прапра… дедушки, он как-то растерянно бросил:
— Века?.. А что века! Словно сам Капнист сейчас выступил перед нами. Блеск, острота мысли — ничто не стерто временем…
Торжества были в самом разгаре, и я не мог не сопровождать добрую мою знакомую в непостижимых ее поездках: то она оказывалась в заводском клубе на Красной Пресне, то метро и троллейбусы заводили нас в такие уголки столицы, о которых я, москвич, отроду не слышал.
— Читали? — торжествующе-вопрошающе Мария Ростиславовна протягивает мне свежий номер «Литературной России». — О нас, Капнистах…
Газета писала:
«Общее дело объединяло и молодое поколение Обуховки и Хомутца. Вслед за Сергеем Муравьевым и его братьями в борьбу за святое дело свободы и равенства включились и сыновья В. Капниста — Алексей, Иван и Семен. Они были членами Союза Благоденствия. Писатель знал об этом. Сохранилось письмо к нему Сергея Муравьева-Апостола, в котором есть такая фраза: «При сем и я тоже что всегда, а новостей-то, новостей!.. — с три короба! Только что они тяжелы, нельзя с нарочным верхом послать». Что же это за новости, о которых нельзя написать в письме? Ясно, что речь идет о событиях, каким-то образом связанных с Южным обществом и его членами. Существуют и другие документы, подтверждающие, что В. Капнисту были известны программа и планы тайного общества. Да и мог ли не сочувствовать этому правому делу автор «Оды на рабство», впервые опубликованной в том самом издании 1806 года, экземпляр которого был подарен И. М. Муравьеву-Апостолу».
Мы шли с Марией Ростиславовной по заснеженной Москве на Красную Пресню. Там в клубе Ильича ей предстояло выступать.
На жгучем морозе похрустывал снег под ногами, за ледяной изморозью окон уютно горели красные, желтые, зеленые огни, белыми силуэтами тянули ветви к черному небу деревья, а она, не обращая внимания на холод, рассказывала мне о «лихоимцах», которых ненавидел Василий Васильевич, и в тихом сквере неожиданно прозвучали иронические строки «Ябеды»:
— В России всегда ценилось мужество. Думаете, легко ему было бросить в лицо Екатерине:
«Ода на рабство» металлом прозвенела в немолодом ее голосе, и, хотя б даже из школьных учебников мы знаем, что «наивно полагал Капнист, будто Екатерина II может улучшить положение крестьян», эта наивная вера звенела гражданским колоколом.
И через полчаса, глядя в глаза рабочих ребят, собравшихся в клубе Ильича, я понял, как не безразличны им строки поэта, прозвучавшие тогда над отходящей ко сну, притихшей Красной Пресней. Она не забыла 1905-й, и, может быть, в суровости бронзы, запечатлевшей бессмертных солдат рабочих баррикад, скульптор запечатлел реальные черты деда кого-либо из пареньков, слушавших сейчас Марию Ростиславовну.
Не просто и не скоро возводилось здание свободы. И в фундаменте его есть камни, положенные рукой Капниста.
Люди этого не забыли.
Видимо обдумывая что-то, дня через два Мария Ростиславовна сердито заметила:
— А Виссарион Григорьевич все же во многом был к Василию Васильевичу не прав. Слишком суров…
— Кто? — не понял я.
— Виссарион Григорьевич Белинский. — Она размышляла так, словно на дворе стоял ноябрь не 1973, а 1834 года, и речь шла не о людях, ушедших от нас более ста лет назад, а о критиках-современниках, к которым можно зайти в редакцию, выразить свое неудовольствие или запросто поспорить по телефону, обговорив на другой день время для более обстоятельного разговора.
К такой манере обращения с великими тенями привыкнуть нелегко. Но чем больше узнаешь Марию Ростиславовну, тем более понимаешь, что прошлое для нее столь же реально, как и сегодняшнее, и она одинаково спокойно и обстоятельно обсуждает и свою последнюю актерскую работу в фильме «Руслан и Людмила», и правомерность «реприманда», «учиненного» ее прапрадедушкой в славной баталии при Гросс-Егерсдорфе. О прадеде-декабристе повествует в тонах нежных и озабоченных, словно Мария Ростиславовна собирается сейчас махнуть во Внуково, взять билет на Ту-114 и вместе с графиней Волконской слетать на недельку-другую в Сибирь, прихватив («он так непрактичен, дитя, совсем дитя!») на проспекте Калинина апельсинов для любимого дедушки.