Наконец бдение Кальпурнии завершилось, и пришедший священник закрыл двери, пока она поднималась с натертых коленей. Он не поприветствовал Ширу, поскольку уже привык к ней.
По пути в казарму она, как обычно, споткнулась, хотя очень хорошо знала дорогу. Этим вечером выругался только один арбитр откуда-то с дальнего конца спальни — он не знал о старой доброй Кальпурнии и о том, что она всякий раз шумит, возвращаясь после дисциплинарных наказаний. Шира прошла мимо сослуживцев, которые беседовали меж собой и не обращали на нее внимания. Измотанная, она рухнула на койку, зная, что нужно раздеться, что иначе завтра будут проблемы, но сейчас Кальпурния хотела только одного: уснуть и забыть об этом, просто уснуть — и, возможно, завтра все будет в порядке.
Что угодно, лишь бы не думать об этом месте, этом выгоревшем, пропахшем золой мире, который должен был стать первым этапом ее будущей грандиозной карьеры. Первый этап растянулся почти на двадцать лет, и Шира все еще оставалась арбитратором низшего чина, ни на шаг не приблизившись к лычкам ведущего арбитра с тех пор, как покинула Мачиун. Ни на шаг не приблизившись к благородным Кальпурниям, портретами и статуями которых любовалась на Иаксе. Ни на шаг не приблизившись к тому, чтобы принести семье почет собственными достижениями.
Неудачница, отщепенка, никто для Арбитрес и никто для Кальпурниев — ей хватало ума понять это.
На протяжении двадцати лет здесь появлялись целые поколения законников, которые служили рядом с Широй, узнавали больше нее и двигались дальше. Они быстро обучались не обращать внимания на Кальпурнию, игнорировать отверженную женщину, застрявшую на угловой койке. В каждом гарнизоне встречался человек, подобный ей.
Шира прижала кулаки к лицу. Вот так все и шло, и не собиралось меняться. Если бы у нее были силы изменить положение, она бы уже сделала это. «Так что вот, — сказала себе арбитр, — это твоя жизнь, а вокруг — земля, на которой никогда не взойдет семя Кальпурниев». Ей хотелось начать пить, чтобы забыться, но сослуживцы всегда с ухмылкой отбирали алкоголь из ее пайка, а Шире не хватало храбрости возразить им. В последний раз она держала в руке бутылку на гарнизонных торжествах после Свячельника, когда Нальбем тоже напился и залез к ней в койку. Кальпурния была на несколько лет старше его, и годы ее не щадили, так что женщина понимала — он пришел к ней без истинного желания. Когда они закончили, Шира уже знала, что Нальбем поступил так просто из сочувствия. Он жалел ее, и никто потом даже не стал насмехаться над ней…
Тут Кальпурния разревелась, и началось самое скверное: всем по-прежнему было наплевать, поскольку такое повторялось слишком много ночей и стало просто еще одной частью общего веселья. Еще одна ночь, когда Жирная Каль рыданиями помогает себе уснуть на койке в углу. Какая бессмысленная трата спального места.
Через некоторое время Шира уселась; на ее щеках оставались липкие дорожки слез. С другого конца спальни до нее доносились голоса и смех. Женщина отрешенно уставилась на сапоги, стоявшие возле койки, — сапоги, которые никогда не сверкали, как у других, сколь бы долго и тщательно она их ни чистила.
«Ну что ж, — подумала Кальпурния, — займемся ими». Все равно ей нескоро удастся заснуть, так можно занять себя делом. Утерев слезы, Шира пообещала себе, что больше плакать не будет, но она уже много раз обещала себе это прежде.
Нанося полироль на сапоги, Кальпурния почувствовала себя как-то странно. Голоса сослуживцев утратили оттенки, будто в комнате изменилось давление. Не обращая на это внимания, Шира сосредоточилась на чистке, хотя чувство только усиливалось.
«Просто продолжай работать, — сказала она себе. — По крайней мере, с этим ты справишься. Тут еще можно чего-то достичь. Двадцать лет как арбитратор, и ты только сейчас учишься правильно чистить сапоги».
«Ну и прекрасно! — мысленно огрызнулась Кальпурния. — Двадцать лет как арбитратор и научилась правильно чистить сапоги? Если понадобится еще два десятка лет, чтобы вызубрить Тридцать Принципов, и еще два десятка, чтобы не спотыкаться при высадке, ничего страшного». Освещение быстро моргнуло, но Шира проигнорировала данный момент. «Если это, — подумала она, — все навыки, которыми я овладею за шестьдесят лет, — значит, так тому и быть, и это замечательно, потому что тогда я проведу жизнь…»