Поняв, что он витает где-то далеко, Ганина стала возвращать его к реальности. Самый действенный метод – искусственное дыхание изо рта в рот. Она властно притянула витающего в облаках к себе, к объекту, так сказать, к телу, и полонила теплыми ухоженными, но настойчивыми, руками. Притянула нежно, но напористо, одурманив ароматом заморских духов. Разве ее большие синие глаза, густая тушь на ресницах, аккуратно выщипанные брови, гладкая светлая челка, душистая алая помада на сочных, как черешня, губах и нежный дымчатый мех на воротнике дубленки – разве этого всего мало, чтобы пленник выполнял ее желания?
Слух пленника был напряжен. Вдруг кому-нибудь вздумается подниматься пешком. Но, за время пока он чувствовал нежность ее губ и ментоловый холодок жвачки, он слышал только стрекот лампы дневного света, и хоть пару раз хлопала дверь подъезда, но затем гудел лифт и поднимался куда-то выше.
Самая большая доля информации к человеку приходит посредством зрения. Второе место занимает слух. И только на третьем месте осязание. Лешин обзор был ограничен стенкой и воротником. Да и слушать в подъезде нечего. Оставалось довериться осязанию. После того как Ганина распахнула свою дубленку, его руки неторопливо поднялись от ее поясницы к тому месту, где смыкаются лопатки. Там они лениво затихли на тонкой вязаной импортной кофточке, не проявляя никакой охоты к перемене мест.
Ганина, видно, ожидала более раскованного поведения. Вместо заранее заготовленной фразы «ух какой ты быстрый», она назвала его, нецелованным мальчиком. Леша подхватился доказывать, как она заблуждается, но, наверное, перебрал в рвении и торопливости, и Люда, слегка оттолкнув его, сказала:
– Осторожнее, ожерелье мне не порви. Оно дорогое.
Дорогое ожерелье осталось целым. Люда, убедилась, что напрасно она в самый разгар веселья уехала со Стромынки. Оставаться на площадке – воду в ступе толочь. Оставались два варианта. Первый – все-таки повести его в гараж. Слишком вульгарно. Так он может о ней черти что подумать. Второй – пригласить в квартиру. Посмотрим, как он на ключи отреагирует, подумала Люда. Если собаке показать кусочек сахару, у нее потечет слюна. А потекут ли у него слюнки, если при нем начать открывать дверь? Если кто-либо, перед дверью, достает ключи, а не звонит, следовательно, в квартире пусто. А если после поцелуев с молодым человеком на лестничной площадке, девушка не прощается, а достает ключи? Что это должно сказать молодому человеку? Люда чуть отстранилась, порылась в сумочке достала зеркальце, поглядевшись, вытерла платочком губы, и достала ключи. Не все же ему объяснять, как в школе. Но, как видно, Леша на своей периферии застрял на октябрятском уровне. Если бы Люда заметила, что он при виде ключей хоть как-то возбудился, завелся, что ли, она бы … Она могла допустить, что на самый короткий момент потеряет голову, или сделает вид, что потеряла самоконтроль. Но соло нежного мурлыкания замка его не тронуло. Он не встрепенулся, не услышал в этих звуках обещания радостей рая. Дверь открылась, как бы говоря: финита ля комедиа.
Люда бросила долгий прощальный взгляд на своего провожатого и, поняв, что ничего дальше не произойдет, закрыла дверь. Щелчок английского замка, короткий, как выстрел не убил ее, но зацепил. Она минуту-другую стояла у двери, прислушиваясь. Пошел на выход? Шагов не слышно. Она плавно отжала язычок замка и открыла дверь. Площадка была пуста. Казалось бы, после того, как замок щелкнул, разъединив молодых людей по разные стороны двери, а тем более, повторно щелкнул, после того, как Люда убедилась, что провожатый ушел и говорить не о чем. Однако! Жизнь продолжается. И она полна неожиданностей.
На столе в гостиной лежала мамина записка: «Мы останемся на даче у Мартыновых. Приедем завтра. Не скучай». О, черт! Теперь заламывай руки: а счастье было так близко, так возможно. Если бы родители хотя бы предупредили, что едут на дачу к Мартыновым. Все было бы иначе. Люда бы знала, что если они и вернутся, то поздно. Тогда бы Люда вела бы себя не столь прохладно. А они не только поехали на дачу, а еще и с ночевкой. Кто они после этого? Если бы мама, хотя бы положила записку в коридоре перед зеркалом, Люда успела бы ее вовремя прочитать, пока Леша не успел уйти. Все бы было прекрасно.
А она все делала не так. Она боялась, если родители вернутся, такой и застегнуться по-человечески не успеет. А мама, едва взглянув на его башмаки в прихожей, поняла бы, что у дочки в гостях совсем не то, что надо. Люда тоже была привередлива в одежде, но более демократична, чем мама. А если бы мама увидела, из каких ботинок гость перекочевал в чистые теплые тапочки, ее бы удар хватил. И Люде бы потом не поздоровилось. Мама часто повторяла, что квартира начинается с вешалки. А значит и с тапочек. Мама говорила, что пусть она консервативна в вещах, что пусть в Америке тапочек не знают, но она привыкла к тапочкам. К хорошим тапочкам. Тапочки дают отдохнуть и ногам и паркету. Надо же, в конце концов, уважать труд домработницы. Лешины башмаки не стоили самых плохоньких тапочек в их доме. И пальто годилось только что для пугала на их даче, но не для вешалки в их коридоре. Но, если бы Люда знала, что родителей не будет, вешалка, и даже их шикарный диван, Люду бы не выдали.