Серьезные праздники справляли на Стромынке. Причина проста. На Стромынке комнаты большие, по пять – шесть девочек в комнате. И мальчики, – а именно мальчики оказывались в гостях, – имели возможность побродить по длинным коридорам и поискать добавочных приключений. Конечно, приключения проще найти, когда праздник всесоюзный, и гуляет вся общага. Лорьян утверждал, бывало, задерживался на Стромынке за полночь, и не случалось, чтобы он не нашел приюта. Правда, тогда на Стромынке еще жили девочки из их группы.
Леша не любил спать по чужим углам, и, как правило, отпраздновав, уезжал домой. А Барашкину с его мамой на такое и зариться не приходилось. И Стромынка ему казалась эдемом. Он и рад бы был пригреться на ночь в каком-нибудь уголке, но, не смел нарушить строгий домашний режим. Но вот случилось. Правда, не праздник. И их девочки уже год как переехали на Сокол. Но все-таки. Спящее общежитие сулило ему целый букет искушений.
– Наши-то уже переехали, – с сомнением произнес Леша.
– Что значит наши? Мы что, на войне? Не будем делить граждан на наших и не наших. Что это за сегрегация? – возразил Лорьян, – Все люди – братья. И сестры. Вот, не зря говорят сестра милосердия. И я ручаюсь, что стромынские сестры милосердны.
– А я не ручаюсь, – хмуро произнес Леша.
– А это потому, что ты не веришь в людей. Вот и есть повод проверить. И вообще, разве имеются другие предложения?
Барашкин не ввязывался в полемику. Только по едва наметившейся улыбке можно было догадаться, что вариант Стромынки ему очень даже по вкусу. Слово общежитие он запомнил с детства, хотя там никогда не жил.
Когда папа Барашкина, вырос до поста, при коем полагалась секретарша, выросли его запросы, касающиеся мамы Барашкина. А у мамы Барашкина через некоторое время выросли вопросы к мужу. И в них постоянно проскакивало новое для Саши слово секретутка. Мамины речи по накалу были достойны Шекспира. Папины ответы – достойны спартанцев: при его должности секретарша быть должна, а объяснять он ничего не должен.
Развод, дело не одного дня. В эти дни Саша узнал много новых слов. От кого-то из маминых подруг, утешавших ее, он услышал слово Фрейд. Что шестиклассник знал о Фрейде? Может быть, это мамины подруги так неправильно называли того Фреди, который должен бить первым? Саша путался. Никак не складывалось. То ли папа бросил маму, потому что она связалась с каким-то Фрейдом, то ли папа связался с Фрейдом, и мама его выгнала. Слово общежитие он слышал и до развода родителей. Но, только теперь, услышав, что коварная разлучница проживала в общежитии, понял, что общежитие есть рассадник порока.
Последствия развода сказались на Саше. Одинокая мама всю энергию перенесла на воспитание подрастающего сына. Опасаясь, что яблочко от яблони недалеко падает, и начнет гнить аналогичным образом, она заблаговременно обрабатывала чадо дустом жесткой дисциплины. Мальчик рос, чист и непорочен. К старшим классам все мамины и Сашины, мысли стали фокусироваться на поступлении в институт. И Сашино плоскостопие перестало огорчать маму. В армию не возьмут. Плоскостопие – не плоскоумие. Меньше будет таскаться по танцулькам, с которых гниение и начинается
Если перемешать Маркса и Гегеля, получим: бытие определяет сознание, сознание, в свою очередь, определяет бытие. Такой вот взаимопереходный процесс. У Саши, шагнувшего в яркий студенческий мир из пуританского черно-бело—серого бытия, обнаружилось несоответствие между бытием и сознанием. Сознание подсказывало, что бытие нужно менять. Но как? Как зацепиться за искрящийся карнавал Стромынки, куда не проникало всевидящее мамино око? Сашина мама, коренная москвичка, на Стромынке ни разу не была, до такого падения нравов она не доходила. Но утверждала, что прекрасно знакома с их нравами: увидеть Стромынку и умереть. От стыда. Саша же знал, что не умрет, он ждал от этого места захватывающих приключений в духе Фрейда. Он уже знал, кто это. Саше казалось даже, что Фрейд много потерял без Стромынки. Она могла бы стать отдельной главой, даже отдельным томом его трудов. Но к великому Сашиному сожалению, захватывающие приключения никак не приключались.