– Нет таких заборов, через которые бы не перелазили большевики. Они ворота Зимнего одолели, – сказал Лорьян, и полез на решетку, – Нервных прошу удалиться.
Пики не пропускали его, грозя жизненно важным органам. Лорьян пробовал и так, и этак, но, коротконогость, недостаток тренировки, плюс, поврежденная при броске арбуза рука, – все это подводило. Ограда не поддалась. Лорьян спустился на землю. Если Лорьян не перелез, то Барашкин не сомневался, что он уж точно сядет на пики.
– Ну и как тут перелезешь? – запел он Лазаря.
Полез Леша. Он был жилистее товарищей, поднапрягся и перелез. Воодушевленный успехом друга, Лорьян пошел на вторую попытку. Одновременно и Леша поднялся к пикам и помог Лорьяну. Дело оставалось за Барашкиным. Друзья звали его на приступ, Лорьян даже исполнил куплет: «Парня в горы тяни, рискни» Но песня не помогла. Барашкиным овладел приступ трусости. Он боязливым взглядом окидывал верхушки решетки и смотрел на друзей сквозь решетку, как приговоренный.
– У меня руки от арбуза скользят, – искал он оправдание.
– Вытри руки, – посоветовал Леша, – Лезь, я тебе помогу,– но Барашкин, едва взявшись за прут рукой, отступился. Он нашел объяснение:
– А арбуз что тут бросить? Или вы хотите, чтобы я еще с арбузом лез?
– Плохому танцору арбузы мешают, – высказался Лорьян
– Подавай арбуз, – предложил Леша, – Я тебе помогу. Уж арбуз-то мы как-нибудь перекантуем.
Отдавать арбуз было вовсе не в интересах Барашкина. Очень удачно, что съели меньший арбуз, оставив большой. Зеленый красавец, оставшийся на стороне Барашкина, играл теперь на его стороне. Он был шире проема решеток, и становился гарантом, что товарищи Барашкина не бросят. Ведь арбуз им нужен. Ради чего старались? Из-за него и опоздали на метро. Его пощадили, не съели по дороге. А в благодарность он должен открыть любую дверь. Меньший съеденный арбуз, наверное, пролез бы, и тогда Барашкин куковал бы у решетки один-одинешенек. Барашкин произвел притворную попытку подать арбуз к пикам, всем видом показывая, как это тяжело: ему бедному приходится одной рукой держаться за решетку. А оставшейся свободной рукой такой арбуз ему уж точно не удержать. Разобьется, и что толку тогда?
– Не получится, – сказал он обреченно.
Ему было стыдно за свою слабость, за свое упадничество, за свой страх перед пиками, но страх правил бал.
– С тоскою я гляжу на наше поколенье. Его грядущее иль пусто иль темно. Меж тем под бременем познанья и сомненья в бездействии состарится оно, – прокомментировал Лорьян.
– Я же пробовал. Не получается, – жалобно проблеял Барашкин.
– Ладно, Подожди тут. Мы сейчас разбудим девчонок и узнаем тайны Парижа. Не может быть, чтобы не было хода. Уж дверь то в здание из этого палисадника наверняка можно найти. Выходят же они клумбы окапывать.
Барашкин проводил печальным взглядом растворившихся в темноте товарищей. Дорожка вдоль кустов должна была кончаться дверью.
– Еще не все спят, – сказал Лорьян, идя к зданию и глядя на окна.
Действительно, несмотря на то, что было уже далеко за полночь, свет в редких окнах горел. И на третьем этаже, примерно в том районе, где были комнаты, закрепленные за их институтом, тоже имелась пара освещенных окон.
– Я к ней вошел в полночный час. Она спала. Луна сияла. И под луною одеяла светился матовый атлас, – поднимаясь по лестнице, Лорьян согревался, и поднималось его настроение. Захотелось поэзии. Он продолжил, – Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди. И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь ее во сне.
– Сейчас тебе будет вода в сосуде, – сказал Леша.
– Все будет. Стучите и вам откроют.
– Ты что стучать собираешься? К кому? – запутался Леша.
– Это аллегория. Просто святые слова душу греют.
Леша не понимал, как будет действовать Лорьян. Он, по крайней мере, не стал бы стучать в незнакомую дверь среди ночи. Наглости не хватило бы.
Наверное, отвлекшись на поэзию, Лорьян запутался. Он сказал, что помнит путь от проходной. А как идти от этой двери во внутренний двор, не знает.
Леша стал злиться. Он хотел спать. Он понимал, что коридоры, повороты Стромынки – это не три сосны. Но не надо было Лорьяну хвастать, что он тут с завязанными глазами пройдет. А теперь запел, что, мол, давненько сюда не заглядывал. А Лорьян оглядывался, что-то вымерял в коридоре шагами, что-то шептал себе под нос, всматривается в замочные скважины, припадал к ним ухом