Любуясь собой и наслаждаясь воцарившейся полной тишиной, телеграфист замер, и только шум шагов во дворе и голоса вернули его к действительности.
— Ага! Вот и они, — проговорил он хриплым шепотом. — Делаем засаду. Вот сюда!.. Вы станете вот здесь. Тс… тс… тс… Они в наших руках.
Тетушка собрала остатки сил и мелкими, кроткими движениями начала быстро креститься.
— Спаси и помилуй!.. Спаси и помилуй!.. Святый крепкий, святый бессмертный, спаси и помилуй, спаси…
— Эй, вы там, сыщики-«пинкертоиы»! Нечего вам дурака-то валять. Слезайте живенько да идем! По всему городу искали — небось, надоело: и нам отдых знать нужно… Хоть вы и комитетчики, да нам наплевать.
Телеграфист потушил фонарик. Тетка продолжала шепелявить бессвязные молитвы.
— Ну, вы! Так идете или нет?
— Дюк! Вот ей богу, пресвятая богородица, — Рыжий Дюк! Вот те крест — он самый.
Тетушка упала на колени и, вытянув вперед руки, легла туловищем на пол.
Телеграфист, услышав, что Дюк, а не кто другой, на дворе, громко крикнул:
— Именем комитета охраны и действия, облеченного властью городом и уездной милицией, — арестую вас. Прошу немедленно взять, — сказал он своим сотрудникам.
— Брось шебушить, — нечего трепаться, парень! Говорят вам, хоть вы и комитетчики, а лезьте скорей вниз.
Когда телеграфист и другие члены комитета спустились с сеновала, то, кроме Дюка и нескольких ребят из его банды, они увидели красные околыши милиционеров.
— Ага, попались, голубчики! Довольно. Я говорил…
Но телеграфист не кончил: его перебил Дюк.
— Хоть и попались, да только не вам. А у вас по усам-то протекло, а в рот — шиш, да и тот без масла…
— Да, товарищи, — загудел бас старшего милиционера, — вам, как вы есть из комитета, надлежит с нами…
Ватага вышла на улицу и исчезла в уличках. Телеграфист и другие с ним упорно не могли понять, в чем же собственно дело? Тетушка взывала ко всем угодникам.
Дюк повел к вокзалу. На углу, в одноэтажном домике, помещался кооператив работников железнодорожного транспорта. Проходя улицу, комитетчики увидели двух архаровцев из банды Рыжего Дюка и услышали отчаянный грохот.
— Что за шум? — не выдержал телеграфист.
— Ай да «пинкертон», — не знает! — дразнили его ребята.
— Что за шум? — еще раз крикнул телеграфист.
— Шум? Сейчас, — сказал Дюк. — Хоть он и комитетчик, а обождать можно… Товарищ милиционер, вот он, значит, тут.
Милиция прошла в ворота домика. У черного входа дежурили дюковские ребята и лежал связанный парень.
Дверь была заложена на колоду. Внутри ломились к выходу и зверски ругались. Милиционеры вынули револьверы из кобур и отодвинули засов.
Арестованные громилы в масках — сынки городского купечества, молодые купчики, ученики второй ступени, — слезно молили о прощении и даже сдали штамп шайки — квадратный кусок сырой картошки.
— Ну, а как же вы-то выследили их? — допрашивали нашего Дюка.
— Как выследили, так и выследили. Вы в комитете-то уши развесили, а мы тихохонько, тихохонько у кооператива и накрыли. Одного со стремы[5] сняли, а остальных — как мышей в мышеловке. Чик, и все.
Дюковская тетушка приписала счастливое спасение Дюка исключительно своим молитвам. Железнодорожный телеграфист долго не решался смотреть прямо в глаза друзьям и знакомым, краснел от малейших намеков, а при встрече с Рыжим Дюком спешил перейти на другую сторону улицы и делал вид, что его не заметил.
Случалось иногда телеграфисту прогуливаться вечерами по дорожкам городского сада, да днем проходить мимо пристани, и тогда вдогонку ему неслось решительное:
— Пинкертон — сбавил тон! Пинкертон — сбавил тон!
Рыжий Дюк и компания снова обрела покой. Лица горожан встречали сорванцов приветливой улыбкой, матросы хлопали по спине и предлагали «на радостях» раскурить цыгарку. Митрич, распределявший работу по погрузке фруктов, «не воротил носа».
Только отцы «влипших в дело» хулиганов затаили злобу против «Рыжих».
Дома Рыжий Дюк старался жить мирно, держаться тише и не ругаться с теткой.
По субботам мать и отец приезжали с линии, и тетка докладывала родителям о поведении брата и сестры, — брата главным образом.
Тетка наводила, вернее, старалась привести Рыжего Дюка в христианскую веру и затянуть его в церковь послушать слова божьего.
Рыжий Дюк в такие минуты демонстративно ловил мух, долго и трудолюбиво, зевал и чесал заскорузлую пятку.
Сестра подготавливала брата ко вступлению в комсомол. Она действовала более осторожно. Опыт с беседами на такие темы не привел к нужным результатам: Рыжий Дюк уверял, что он и без девчонки обойдется. Сестра оставляла книги на столе, рассчитывая на любопытство, и предварительно говорила: