Часы показывали девять. Омченко приехал с московским скорым, намеревался пробыть два-три дня, прочесть доклад о парижской олимпиаде и ехать дальше в родной город, куда его пригласили для участия в спортивном состязании.
— Но то, что я проделал в Америке, не может сравниться ни с чем. Ун-н-ни-кум!.. Как вам известно, в Соединенных Штатах есть водопад Ниагара, то-есть Ниагарский водопад. На берегу, в специальных кабинах, делали бочки и предлагали любителям сильных ощущений проехаться в бочке вниз. Я смотрел, смотрел, — и думаю: «Покажу я им номер. Знай наших!»… Да… «Я, — говорю, — тоже хочу проехать вниз». — «Что ж, — говорят они мне, — вам как бочку: по первому разряду или по второму?» — словно гроб на похороны. «А что, — спрашиваю я, — какая разница?» — «По первому, — отвечают мне, — разряду — с вином и подушки обиты бархатом, а по второму — без вина, и подушки обиты клеенкой под кожу «крокодил». — «Чепуха, — говорю, — зачем мне бочки? Я без бочек». Они рты пораскрыли: «Как, — говорят — так?» А туристы, разные лорды-морды, обступили. «Ну, скажите, как интересно!»… «Вот шутник!»…
Я на всех нуль внимания. Плюю… Зашел в домик, надел купальный костюм. У водопада одну бочку с какой-то леди приготовили к спуску. «Что ж, — говорю, — съедем»… Только ее, бочку, отпустили, — я в последний раз курнул, и вдогонку — бух!..
У телеграфиста и краснолицего мальчугана замер дух. Они впились глазами в Омченко.
— На первых порах обожгло. Холодно и слишком быстро. Я это у бочки примостился. Постукиваю, говорю: «Как, леди, самочувствие?» Она отвечает мне: «Ничего. Может, хотите конфетку?»… Плыли, плыли мы… Наконец, я здорово замерз, — думаю: хватит… Смотрю вниз, — спуск кончается. Вода гудит, как миллионная толпа… Камни, пена, брызги… Ничего не разберешь. «Стой! — говорю я себе. — Дуем назад!»… И что же? Раз, два, — я, понимаете, стилем кроуль, — и наверху… Все, конечно, кричат ура и угощают…
Рассказ Николая Омченко был прерван диким кашлем телеграфиста. Фуражка упала со скамейки на пол. Он судорожно вздрагивал и кашлял, кашлял… Мальчуган сбросил с себя чары рассказа и усердно бил телеграфиста по спине.
Когда его кашель утих, Омченко недоумевающе и с сожалением спросил его:
— Мой молодой гениальный друг Маркони, что с вами?
— Подавился, — отвечал телеграфист. — Уж очень вы здорово…
Омченко не стал слушать, подпрыгнул на месте, хлопнул себя по бедрам, взбежал на вышку и прыгнул в воду… Прыгнул хорошо.
Местная газета сообщала:
«Приездом из Москвы чемпион-атлет Николай Омченко сделает доклад о парижской олимпиаде 1924 года с личными впечатлениями и диапозитивами».
Афиши, выпущенные за день до доклада, говорили несколько более подробно и сообщали, что доклад состоится в помещении городского театра имени наркомпроса Анатолия Васильевича Луначарского.
В день доклада произошла маленькая неприятность, и на дверях театра в записке сообщалось о перенесении доклада в помещение летнего открытого театра в городском саду.
Докладчик явился вовремя. Но зато оказалось, что опоздала большая часть зрителей. Присутствовала местная спортивная молодежь, гуляющая публика и много мальчиков по входному принципу: дети бесплатно.
— Уважаемые товарищи спортсмены, — начал докладчик, — я сообщу только фактический материал. Проиллюстрирую его туманными картинами и поделюсь личными впечатлениями о столь значительном для спортивного мира зрелище, как парижская олимпиада 1924 года.
Омченко честно изложил достижения олимпийских игр по всем видам спорта, иллюстрируя каждый из номеров диапозитивами, сделанными с кадров киноленты. Познакомил он также слушателей с отдельными героями олимпиады и по окончании официальной части программы перешел к личным впечатлениям.
— Парижская олимпиада прошла перед моими глазами, как кино-лента на экране. Я всех участников знаю лучше, чем родных теток, и со многими вступал в честное единоборство.
— Так, с марафонцем[14] Кенигсеном мы пробежали нога в ногу, голова в голову, всю дистанцию и поставили — правда, неофициально, — новый мировой рекорд, несмотря на то, что по пути останавливались в кафе-ресторанах, завтракали, обедали и, конечно, для храбрости чуточку выпивали.
Спринтер[15] пастор Лиддль (он был известен своей щепетильностью и не участвовал в воскресных состязаниях, ссылаясь на то, что грех работать в день отдыха). Этот самый пастор отказался пробежать со мной сто метров, но — как я слышал потом, — он боялся, что я его покрою.
Если бы мы выступили на-ряду со всеми — посмотрели бы вы тогда на рекорды! Один я наверняка улучшил бы штук пять.
Вот тоже плавание: Джонни Вейсмюллер, величайший пловец в мире, говорит мне: «Николай Омченко, ты — гений, а не пловец».
И правда, нечего таить греха, я плаваю…
— Товарищ лектор, ограничим время докладчику, — раздался голос из публики.
По рядам пронесся зловещий кашель, и Омченко понял, что ему пора кончать.
При выходе его встретили ребята, ученики местной школы плавания.
— Товарищ чемпион, можно вас попросить устроить показательное состязание по плаванию?
— О, конечно, я с своей стороны согласен. Дело в том, что мое время расписано до последних минут. Меня ждут на губернскую олимпиаду. В центре тоже. Но дела не дают мне забыть о моем долге перед делом физкультуры. Ради вас, ради смены, которая придет за нами и сменит нас стариков, я… я готов…
Омченко торжественно вздохнул и подал руку.
— Так мы все приготовим, товарищ, на завтрашнее утро. Дистанция мили на четыре вас не смутит?
— О, это мелочь!.. Я однажды проплыл без передышки двадцать семь миль. И что же? Никакого впечатления… Ун-н-ннкум!..
Пароход в Херсон с остановками во всех промежуточных пунктах отходил в 12 дня. Тяжело скрипели трапы и неумолимо жгло солнце. У мола тихо плескалась пыльная, словно эмалированная, зеленая вода.
Плавали окурки, объедки, арбузные корки, консервные банки и другие отбросы.
Углы мола, как тещины языки, выбрасывались по бокам у входа в гавань. В глубоких бухтах неугомонно выли сирены, шныряли лодки, сверкали белоснежными хлопьями на горизонте паруса.
Над городом, несмотря на суетливую хлопотливость и портовый гомон, повисло ленивое спокойствие.
У городской железнодорожной кассы стояли истомленные жарой хвосты за билетами на московские поезда.
На славу торговали палатки минеральных вод и мороженщики. Николай Омченко с двумя небольшими чемоданами шел размашистой походкой, свойственной длинным людям, к пристани. Временами он беспокойно поглядывал назад и на часы.
У входа на пассажирскую пристань его с веселыми улыбками встретили две девушки и три взрослых, регулярно бреющихся, мальчика.
— А мы вас, Омченко, ищем по всему городу… Куда же вы?
— Я… я искал вас, друзья.
— А мы вас. Вот хорошо! Так как же, плывем?
— Конечно.
Омченко даже немного растерялся. Его бескровно-белое продолговатое лицо нервно подергивалось углами губ.
Мальчики взяли его чемоданы, и вся группа направилась вдоль по пристани к школе плавания.
Там все сели в лодку и направились к молу и выходу в открытое море.