— Непросто было его добыть. Я вывела из игры этих белых девиц там, в хибаре, и сорвала куш. Мне повезло.
Она улыбнулась и подмигнула мне. У нее была чудесная улыбка. Да и все в ней, на мой взгляд, было чудесным. Когда она скрестила на груди руки и встряхнула головой, в каждом движении ее было столько красоты и грации, что у меня закружилась голова. Люси была для меня добрым вестником — само ее появление приносило мне радость. Она шагнула ко мне и посмотрела в глаза. Не мигая.
— Ну вот, я здесь, — сказала она. — Я пришла потому, что хотела прийти. Но я… я не уверена, надо ли прямо сейчас делать то, чего они от нас ждут.
— Я тоже не уверен, — сказал я, почувствовав огромное облегчение.
— Мы вовсе не обязаны это делать, — сказала она.
— Не обязаны, — согласился я.
— Нас с ними ничто не связывает, — сказала она. — Они не пустили бы меня сюда ни за что, будь на то их воля. Так что мы имеем право начать все заново. Мы не обязаны делать то, что не хотим.
— Давай не будем это делать сейчас, а им скажем, что все прошло нормально, — предложил я.
— А если они потребуют доказательства?
— Доказательство — наши с тобой рассказы. Мы с тобой расскажем им одну и ту же историю.
— О'кей, — сказала она. — Тогда давай придумывать историю.
Пока мы отговаривали сами себя от выполнения того, ради чего мы здесь встретились, мы начали потихоньку сближаться. Я вдруг ощутил прикосновение ее упругих грудей, и тут же мы оба сделали движение назад, но отодвинулись лишь на несколько сантиметров.
— Ты так славно пахнешь, — сказал я.
— Всего-навсего дымом.
— Мне нравится этот запах.
— Я тебя совсем не знаю, — сказала она. — И ты меня тоже.
— Все так странно, — сказал я. — А ты прежде никогда?..
— Нет. А ты?
— Тоже нет.
— Двое людей должны хорошо узнать друг друга, — сказала она. — Особенно если у обоих это в первый раз.
— Я тоже так считаю.
— Вот и хорошо.
— Почему же тогда ты пришла?
— Сама не знаю. У меня было такое чувство, что я должна это сделать. Я почувствовала — не знаю, как это объяснить, — почувствовала, что не могу находиться ни в каком другом месте, кроме как здесь. Ты не принадлежишь этому городу. И я тоже ему не принадлежу. Мы могли бы уехать отсюда вместе.
И тут я поцеловал ее, сам не сознавая, что делаю. Я поцеловал ее, и она не отстранилась. Я притянул ее к себе, и мы обнялись. Мы были уже не теми, что всего минуту назад. Мы подпали под колдовские чары, оказались в самом сердце волшебной истории, и все вокруг нас обрело совершенно особую значимость.
Я скинул рубашку и расстегнул брюки. Люси сделала шаг назад и медленно, одну за другой, опустила бретельки ночной рубашки, а когда рубашка упала на землю и ее прекрасное тело, подобно темному бриллианту, засверкало в отблесках костра, наступил конец света. Во всяком случае, мне так тогда показалось. Внезапно Эшленд погрузился в огненный хаос. Раздался звук, напоминавший взрыв мощной бомбы. Земля задрожала и покрылась трещинами. Ночное небо осветилось как днем, а сам Эшленд стал похож на солнце, свалившееся с неба на землю. Из конца в конец Главной улицы прокатилась волна взрывов и мощных выбросов пламени. Я догадался, что это и был тот самый огонь, о котором говорил Игги. Похоже, он занялся им основательно. Небольшие красные канистры, которыми он обычно пользовался, когда заправлял свою газонокосилку, легко могли превратиться в зажигательные бомбы.
— Ох, Томас, — промолвила Люси.
— Что мы можем сделать? — сказал я. — Весь город в огне.
— Я не об этом, — сказала она, и я увидел, что смотрит она совсем не на город.
Она смотрела на меня. К тому времени мы оба были полностью обнажены. Рядом с нами пылал целый город, а она уставилась на меня, но только не на мое лицо, а гораздо ниже. И я посмотрел туда же.
— Ох!
— Вот и я говорю «ох», — сказала она.
Дальше мы оба не знали, что говорить и что делать. Она шагнула ко мне. Затем она улыбнулась, прищурила глаза и осторожно протянула руку.
— Давай, все нормально, — подбодрил ее я.
Но, едва дотронувшись, она быстро отскочила назад, ибо первого же прикосновения ее руки оказалось достаточно для того, чтобы мое семя неудержимо изверглось на землю. В первый момент я огорченно подумал, что все вышло совсем не так, как должно быть, и уже открыл рот, чтобы извиниться, но внезапно понял: случилось именно то, что должно было случиться, именно то, что было предначертано. И она тоже это поняла. Она вдруг засмеялась и, шагнув в сторону, начала разглядывать почву там, где пролилось мое семя, потому что земля в этом месте неожиданно зашевелилась, и вот уже из нее вынырнули усики растений, которые загибались туда-сюда, искали опору, доползали до огня и поворачивали обратно. А за ними тянулись и сами стебли — тугие и толстые, они ждали только угасания костра, чтобы прорваться в окружающее пространство полей. Вскоре весь пятачок был покрыт таким плотным слоем зелени, что мы вполне могли бы улечься на переплетения стеблей как на постель.
Позади нас уже не звучало пение; его сменили крики ужаса и женский визг. Толпа разбегалась, в панике роняя факелы, которые превращались в новые очаги возгорания. Я в жизни не видел картины более жуткой и в то же время более впечатляющей. Весь город плавал в море огня, на фоне которого я заметил Игги, гордо любовавшегося делом своих рук. Он повернулся ко мне и помахал, как будто говоря: «Смотри, что я сотворил! Это все я, и никто другой!»
Огонь вокруг нас был еще довольно высоким, но колдовские чары уже рассеялись. Люси подобрала ночную рубашку; я вытянул свою одежду из сплетения арбузных стеблей. Мимо нас в поля черными тенями пробегали люди. Никому теперь уже не было дела до нас и до того, чем мы, по их сценарию, должны были заниматься в ночи. Но один человек остановился по ту сторону огненного барьера. Это был Карлтон Снайпс. Я отчетливо видел его лицо, багровое в свете костра. Какое-то время он стоял и смотрел на нас, а затем прошел через пламя внутрь кольца. При этом двигался он даже слишком неторопливо. Отвороты его брюк дымились и тлели, когда он вступил на безопасный пятачок, но по его лицу нельзя было судить о том, получил он ожоги или нет. Если и получил, то вряд ли это заметил. Казалось, никакой огонь не способен преградить ему путь. Одна сторона его лица была черной от копоти, в которой прочертила след скатившаяся по щеке струйка пота. Он посмотрел на Люси пустыми, ничего не выражающими глазами, а потом перевел взгляд на буйную зелень у себя под ногами. Затем он подошел ко мне, и глаза его загорелись дикой ненавистью. Одной рукой он сбил с моей головы арбузную корону, а другой вцепился в воротник моей рубашки, притянув меня к себе с силой, неожиданной в человеке его возраста и телосложения.
— Сначала твоя мать уничтожила наши посевы, — произнес он вибрирующим от ярости голосом, — но этого оказалось недостаточно. Ты пришел вслед за ней, чтобы сделать это!
И он широко взмахнул руками, охватывая этим жестом всю панораму гибели и разрушения и явно возлагая на меня вину за происходящее.
— За что, сынок? — спросил он. — За что?! Никто не просил тебя приезжать в наш город, как никто не просил об этом и ее. Что такого мы вам сделали? Мы жили своей жизнью и никого не трогали. Почему вы не можете просто оставить нас в покое?!
Произнося последние слова, он схватил меня за горло и начал душить. Я попытался оторвать его руки, но они были твердыми как сталь, а я быстро слабел. Я не мог вдохнуть и чувствовал, как кровь все сильнее пульсирует у меня в мозгу, стуча в барабанные перепонки, но тут на помощь пришла Люси, великолепным ударом в челюсть отправившая Снайпса в нокдаун. Он тяжело рухнул на колени; из глаз его лились слезы, а с губ срывались невнятные мольбы о милосердии.
— Как ты посмел? — строго спросила его Люси. — Разве так обращаются с королем?
Там мы его и оставили — стоящим на коленях в кольце огня, с арбузными побегами, обвивающими его лодыжки и бедра. В конце концов, любое, даже неудачное, жертвоприношение все-таки лучше, чем никакого жертвоприношения вообще.