<p>
X</p>
Прошло совсем немного времени, и новый баронет, - последний в роду, - начал показывать себя. Характер у него был решительный, скрытный и властный; по отношению к соседям он держался надменно, никогда не стремясь оказать дружескую услугу или помириться с врагом. Он мало кому нравился; но многие благоговели перед ним. Казалось, он ни к кому не испытывает симпатии; его странная, двусмысленная история окружала его атмосферой тайны и сомнений; его природа не была похожа на природу других людей; ходили слухи, что он наделен силой, превосходящей силу обычного человека. Вполне вероятно, что его удивительная красота, в минуты гнева или страсти вспыхивавшая поистине дьявольски, лишь усугубляла это впечатление; мужчины избегали встречи с суровым пытливым взглядом его черных глаз, зато для женщин его взгляд обладал неким очарованием, никак не связанным с его красотой. Но было в нем что-то еще, не поддающееся описанию. За столетие, или даже за полвека до времени описываемых событий, сэру Арчибальду было бы трудно избежать обвинений в колдовстве.
Но, в конце концов, разве не был он потомком своих предков? Кем были некоторые из них? Разве в соседней деревне Гринстед не нашлось бы людей, готовых дать показания под присягой, что красивый молодой баронет обладает способностью становиться невидимым, когда ему заблагорассудится? Разве сама миссис Пеннроял, еще будучи девочкой, не свидетельствовала о том, как он внезапно предстал перед ней средь бела дня в комнате, перед этим бывшей совершенно пустой? Эта комната обладала странной репутацией; именно в ней или где-нибудь поблизости случилось большинство этих странных событий. Слуга, однажды вошедший в нее, сообщить сэру Арчибальду, что прибыл один из его адвокатов и ждет его, обнаружил комнату пустой, хотя всего лишь десять минут назад он видел, как в нее вошел его хозяин. Полагая, что он, должно быть, вышел через другую дверь, через проход на конюшню, он уже собирался последовать за ним, когда заметил, что она заперта изнутри. Придя в замешательство, он уже собирался удалиться, как вдруг услышал взрыв смеха, продолжавшегося почти минуту и который, хотя и отдавался эхом в его ушах и доносился, казалось, из окружавшего его воздуха, все же звучал слабо и невнятно, словно его и смеявшегося разделяло огромное расстояние. Но откуда бы он ни доносился, - издалека или поблизости, - это, несомненно, был смех сэра Арчибальда, только более безумный и презрительный, чем когда-либо услышанный из его уст. Честный слуга был испуган донельзя и постарался как можно быстрее покинуть комнату; однако прежде, чем он успел пересечь соседнюю и выйти в коридор, он услышал властный голос самого сэра Арчибальда; он обернулся, на ослабевших ногах, с побледневшим лицом, и увидел баронета, стоявшего в дверном проеме. Тот стоял, во плоти, в плаще и сапогах со шпорами, словно только что вернулся из поездки.
- Что вы делали в этой комнате? - требовательно осведомился баронет.
Слуга неуверенно ответил.
- Выслушайте и запомните, раз и навсегда, - сказал баронет не грубо и не строго, но таким тоном, что слова его, казалось, навеки должны были запечатлеться в душе слуги. - Никто не может войти в эту комнату, если я сам не открою дверь. Иначе может случиться беда, которую я не в силах буду отвратить. Это все. А теперь проводите ко мне мистера Моугейджа.
Больше он ничего не сказал, но и уже сказанного оказалось достаточно; собственного говоря, итак вряд ли можно было заставить кого-нибудь по доброй воле войти в эту комнату. Считалось, что в ней обитают привидения, а сэр Арчибальд либо сам был привидением, либо каким-то образом имел отношение к их появлению.
Автор упоминает эту историю, к которой читатель уже имеет ключ, только для того, чтобы показать: сэр Арчибальд пользовался в то время тем, что отыскал, и надежно хранил свою тайну. У него были дела в потайной комнате, и он не хотел, чтобы его беспокоили. Что это были за дела, он не сказал ни одной живой душе, - в сущности, рядом с ним не было никого, кто мог бы стать его доверенным лицом. Он был одинок, как никто другой. Кого же он должен был любить, и кто мог любить его? Даже его мать, слабевшая телом и душой, испытывала к нему скорее страх, чем нежность. Большую часть времени она проводила, играя в карты со своей компаньонкой и беспокоясь о здоровье спаниелей. Но если сэр Арчибальд никого не любил, то существовал некто, кого он ненавидел. Он считал Ричарда Пеннрояла ответственным за все несчастья, обрушившиеся на Малмезон и на него самого и, очевидно, был не из тех, кто мог простить обиду.
Пеннроял, со своей стороны, не был склонен спокойно ожидать нападения; он вышел врагу навстречу. Весной 1824 года - примерно через девять месяцев после смерти сэра Эдварда - в каждом особняке и трактире на двадцать миль вокруг стало известно, что вскоре между Малмезоном и Пеннроялом начнется судебная тяжба, причем решаться будет не что иное, как вопрос о владении поместьями Малмезонов, на которые Ричард Пеннроял претендовал в связи с предполагаемой несостоятельностью законного наследника сэра Джона Малмезона, покойного отца сэра Кларенса, - по утверждению Пеннрояла, появившегося на свет от брака лиц неравного положения. Автор не собирается вдаваться в подробности этого дела и задерживать на нем внимание читателя; читатель может, если ему будет угодно, прочитать о нем полностью и подробно в другом месте. Достаточно будет сказать, что Пеннроял представил доказательства, что он и его отец всегда имели документы, дававшие им право на спорное имущество в случае определенных нарушений; и только неоднократные и торжественные заверения сэра Кларенса в том, что никакого нарушения, связанного с его рождением, на самом деле не существует, удерживали их от предъявления своих претензий. Однако позднее, из случайно полученных сведений, выяснилось, что сэр Кларенс либо был виновен в умышленном и преступном искажении фактов, либо был обманут сам. В подтверждение чего достопочтенный Ричард представил документы несомненной подлинности, свидетельствовавшие о том, что у сэра Джона имелся незаконнорожденный сын; и теперь обвиняемому следовало доказать, что этот сын умер в младенчестве, а также предъявить свидетельство о рождении законного наследника сэра Джона Малмезона и отождествить этого наследника с сэром Кларенсом.
В отношении вопроса о незаконности имелись некоторые неудобные обстоятельства. Сэр Кларенс знал, что у него есть брат, рожденный вне брака, и, возможно, он также знал, что документы, касающиеся его собственного рождения, не находятся там, где он мог бы их найти. Возможно, он даже сознавал, что если бы его титул был оспорен, то возникли бы серьезные трудности в его отстаивании. В то же время, сэр Кларенс был полностью убежден в том, что титул принадлежит ему по праву. История незаконнорожденного сына была знакома ему и остальным членам семьи во всех подробностях. Конечно, эта тема не была желанным предметом обсуждения, но это был признанный факт семейной истории. Сэр Джон в юности вел не вполне приличную жизнь и завел немало связей, прежде чем стать баронетом. Одной из таких связей была связь с дочерью арендатора; она продолжалась до тех пор, пока Джон Малмезон не вступил в брак. Примерно в то время, когда состоялось бракосочетание, у дочери арендатора родился ребенок; сам Кларенс родился примерно через год. Ребенок прожил всего пять или шесть лет; после его смерти мать уехала в Лондон, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. Это было известно; единственная проблема заключалась в том, что никто не мог сказать, что стало со свидетельством о рождении Кларенса или о смерти первого ребенка. Следовательно, для злонамеренного человека открывались возможности утверждать то, что утверждал сейчас достопочтенный Ричард.