- Так... - сказал он задумчиво. - Эту банку с баклажанной икрой, я извиняюсь, выброшу. Она вся зацвелая. Майонез пожелтелый... Тоже долой. Горчица засохлая. Долой. Морозилка, слава богу, пуста. Туда мы водочку определим. Помидорчики-огурчики в нижние ящики. Но главное, чтобы поросята впихнулись. Зелень вот сюда. Шампанское не влезает, подлое. Но мы его в ванную...
Ардабьев, безропотно подчинившись добровольцам, опустился на диван и развернул телеграмму. Телеграмма была короткая. "Отец умер. Похороны среду. Мама".
- А как насчет второго захода? - игриво подтолкнул Ардабьева в бок подсевший к нему на диван доброволец с помпонами. - Вспрыснем диссертацию?
Ардабьев поднял глаза от телеграммы и увидел каких-то совершенно незнакомых людей. "Как они попали в мою квартиру? Чего они хотят? Отец умер... Значит, ардабиола - это блеф. Значит, все провалилось. А я плел той девушке, что я самый нужный человечеству человек. Похороны в среду. Почему у этого типа на тапочках помпоны?"
- Приканчивайте... Только скорее... - вздохнул вслух Ардабьев.
Доброволец с помпонами открыл еще одну бутылку водки. Второй доброволец достал из застекленного шкафа рюмки. Третий обтер о рукав несколько яблок и положил их на стол.
- За кандидатскую! - выпил и хрустнул яблоком доброволец с помпонами. За вами задержечка...
Ардабьев вдруг понял, что у него в руке рюмка, и тоже выпил.
- Что у нее лицо такое, как будто его растягивали? - заинтересовался доброволец с помпонами репродукцией женского портрета Модильяни на стене.
- А она со сплющенным лицом родилась. Вот его и растянули, - прикрылся иронией Ардабьев.
- Перестарались малость... - покачал головой доброволец с помпонами. Чего только с людьми не творят! А что это за кустик в ящиках с землей?
- Для красоты... - ответил Ардабьев.
- Да разве это красота? Вот фикус - это я понимаю... Ну, а теперь, с вашего позволеньица - за докторскую! - Но доброволец с помпонами вдруг поперхнулся и замер.
Ардабьев поднял глаза и увидел, что посреди комнаты стоит его жена. То есть уже не жена, потому что они разошлись. И в то же время жена, потому что они еще не развелись. Ее вещей в квартире не было, но второй ключ у нее остался.
Ее красивые замшевые туфли с белой прошвой наступили на уроненную в суматохе ветку ардабиолы. Но Ардабьеву теперь было все равно.
Добровольцы сразу поблекли под насмешливым взглядом ее глаз и гуськом удалились. Доброволец с помпонами вышел на цыпочках.
- Это твои новые друзья? - спросила жена Ардабьева, садясь и закуривая. Насмешливое выражение в ее глазах оставалось, но зажигалкой она щелкнула нервно, неуверенно.
- Ага... - сказал Ардабьев. - Новенькие. С иголочки.
- А где же твоя подруга Алла? Клетка пуста. Она что, тоже от тебя сбежала?
- Она умерла.
- Про крыс обычно говорят: сдохла.
- Она умерла.
- Хорошо, пусть будет по-твоему. Ты всегда был гуманен к животным. Этого у тебя не отнимешь... Извини, что я без звонка. Твой телефон не отвечал. Я хотела тебя поздравить с защитой. Мне сказали, что ты завтра наприглашал гостей. Многие ведь не знают, что мы живем отдельно. И я подумала...
- Что ты подумала? - спросил Ардабьев, поднимая с попа ветку ардабиолы и крутя ее в руках.
- Я не напрашиваюсь в гости... Я подумала, что квартира, наверно, захламлена... Хотела тебе помочь... А у тебя чисто. Тебе кто-нибудь помогает?
- Никто.
- Молодец. А ты догадался что-нибудь купить?
- Догадался.
Она подошла к холодильнику, заглянула в него:
- Ты растешь как домохозяйка, Ардабьев... Даже поросят достал. А кто жарить будет?
- У тебя права с собой? - спросил Ардабьев.
- С собой. Почему ты спрашиваешь?
- Отвези меня в Домодедово. А завтра принимай гостей. Выручи меня. Мне некогда звонить, извиняться.
- Что? - застыла она с открытой дверцей холодильника.
- Отец умер.
Она сделала невольное движение к нему, но удержалась.
- Когда? Что с ним случилось?
- Так ты меня отвезешь?
Она подошла к стенному шкафу, вынула из него две рубашки, белье, носки, и снова ее поразило, что все было чистым, отглаженным.
Когда она вошла в ванную, чтобы взять бритву, то прежде чем заметить груду бутылок шампанского в воде, увидела две еще не высохшие рубашки на деревянных плечиках, трусы и носки на батарее и поняла, что Ардабьев стирает сам. Ей захотелось заплакать и от этого и от того, что его отец умер. Но она не заплакала, а только взяла бритву и еще одну пару носков, которые на ощупь оказались сухими.
...Некоторое время они ехали молча.
- А ты когда-нибудь думал о том, что и ты можешь умереть? - спросила она, включая подфарники, потому что потемнело.
- Думал. Я бы не хотел, чтобы это случилось именно сейчас. Я не имею на это права. Я многого не успел, - хмуро сказал Ардабьев.
- А ты думаешь, что в истории есть хотя бы один человек, который все успел? - спросила она, снова закуривая. - Все, кто умер, чего-то не успели. Не успел Христос, чтобы все люди стали братьями. Гитлер не успел засунуть всех евреев в газовые камеры. Твой отец не успел увидеть своего внука, которого я убила в себе без твоего разрешения. А я тоже умерла, потому что не успела стать матерью.
- Не казнись, - вобрал голову в плечи Ардабьев.
- Я убила твоего ребенка, потому что любила тебя, - продолжала она. Мне казалось, что ребенок будет тебе мешать. Я хотела, чтобы ты защитился, встал на ноги. А ты мне не простил. Ты перестал со мной говорить. Ты мне не рассказывал ничего. Ни о том, почему вместо канарейки у нас в клетке стала жить крыса. Ни о том, что у твоего отца рак. Ты думал, что я тебя разлюбила. А можешь ты себе представить, что есть такая любовь, когда ради нее можно убить собственного ребенка? За что ты возненавидел меня?
- Я не возненавидел. Я не мог забыть, - тяжело вздохнул Ардабьев. Он думал о девушке в кепке: почему она тоже это сделала?
- Не надо меня добивать, Ардабьев, Я наказана. Тем, что люблю тебя, и никого больше. - И задрожавшим, срывающимся голосом она тихо спросила: Скажи, а ты когда-нибудь сможешь забыть? Сможешь простить?
- Не знаю, - ответил Ардабьев и замолчал. Он молчал до самого аэропорта. И, только открывая дверь оранжевого пикапа, сказал: - Не надо говорить про смерть отца гостям. Придумай другую причину моего отсутствия. Какую-нибудь смешную, чтобы им было весело. Запомни: Мишечкиных я не приглашал.
- А если они припрутся? - спросила она, вытирая слезы, но уже другим голосом.
4
Ардабьев шел за толпой пассажиров по взлетному полю. В левой руке он держал весь свой багаж - привезенный им из Африки портфель с крошечным крокодилом, похожим на ящерицу, вшитым в кожу другого крокодила, который при жизни был, наверно, побольше. Лапки крошечного крокодила болтались над замком портфеля. Правой рукой Ардабьев прижимал к груди спящего мальчика лет двух, обнимающего его за шею рукой. В руке был цепко зажат игрушечный луноход, щекочущий своей антеннкой затылок Ардабьева. Мальчик как будто сошел с картинки на пакете детского питания. У мальчика были белые стружечные кудри, лукавый вздернутый нос и такие круглые тугие щеки, как будто под каждой из них лежало по яблоку. Мама шла рядом с Ардабьевым и несла на руках грудного младенца в белоснежном свертке, С ее локтя свисала авоська, набитая апельсинами, колотящаяся на ходу о бедро. Одна из ячеек авоськи прорвалась, и путь мамы по взлетному полю был отмечен оранжевым пунктиром нескольких упавших апельсинов...